Время молчать и время говорить

Скоро должен был начать выступать Лева Ягман, сидящий за моей спиной на второй скамье. Мне очень важно, чтобы он в своем выступлении не забыл упомянуть сделанное мной на последней встрече членов Комитета сообщение о заключительном разговоре между мной и Марком Дымшицем после того, как был получен отрицательный ответ из Израиля. Но мне никак не повернуться – солдат приклеен рядом и как будто чувствует, что я что-то замышляю. К счастью, во время суда можно делать записи. Я делаю вид, что записываю вопрос к выступающему, и крупными буквами пишу на листе несколько слов для Левы. Потом поднимаю листок, как бы читая записанное, и ставлю его так, чтобы Лева смог прочесть. У Левы высокий ай-кью – должен сообразить.

Выступление Левы Ягмана приятно слушать. Вернее, мне приятно. Это значит, что судьям как раз наоборот. Хотя Лева – инженер-судостроитель, он четко разобрался в юридической стороне процесса. Он отрицает свою вину по ст… 70 УК РСФСР, ссылаясь на то, что диспозиция статьи об антисоветской агитации и пропаганде требует прямого умысла подорвать или ослабить советскую власть. В случае отсутствия прямого умысла на практике применяется ст. 190 ч. I УК РСФСР, которая не относится к разделу особо опасных государственных преступлений и максимальная санкция по которой – три года. Лева настаивает на переквалификации ст. 70 УК РСФСР на ст. 190 ч. I УК РСФСР. Его позиция абсолютно верна юридически и единственно правильна для тех, кто не был обвинен в измене родине.

Лева, как и я, рассказывает свою биографию. История возмужания маленького интеллигентного мальчика в очках, который пошел учиться боксу, чтобы суметь постоять за себя. Такой неизменно должен был стать членом организации и сесть на скамью подсудимых. Позже, уже в лагере, я напишу несколько строчек ко дню рождения Левы:

Есть суд судей
И суд людей
И суд есть совести своей.

И счастлив тот,
Кто все пройдет.
И третий суд его минет.

Леву Ягмана никогда не будут мучить муки раздвоения личности. Со своей совестью он в разладе не будет.

Лева стал членом Комитета организации и ее казначеем вместо Давида Черноглаза 7 мая 1970 года, за 39 дней до ареста. В тот же день членом Комитета вместо Соломона Дрейзнера стал Лассаль Каминский, который должен был возглавить проект "Алия" – разработку и осуществление мер давлений на советское правительство с целью вызвать массовую алию в новых условиях, после того, как из Израиля пришел ответ, запрещающий операцию "Свадьба".

Лассаль выступает в духе Левы Ягмана, но с саркастическим уклоном. Хотя он и признает себя частично виновным по статье об антисовесткой пропаганде и агитации, но, по-видимому, только от юридической безграмотности. Частичное признание Лассаля значит только одно: признаю факты, отвергаю квалификацию. Саркастические шпильки Лассаля Каминского довольно тонки, возможно, они никогда не дойдут до второго прокурора Георгия Пономарева, но судья Нина Исакова и главный обвинитель Инесса Катукова прекрасно понимают, о чем говорит обвиняемый Каминский. Ни Лева, ни Лассаль не спекулируют на том, что стали членами Комитета накануне разгрома. Они не желают участвовать в игре по правилам. Ни "искренних признаний", ни "чистосердечных раскаяний". Все-все это зачтется им, когда судья, исходя из своего социалистического правосознания, начнет рубать головы.

23

СВИДЕТЕЛИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

Ребята кончили выступать. Пошли свидетели. За свидетельским пультом начальник конструкторско-экспериментального отдела ордена Красного Знамени завода "Электрик" Глебов. Долго и нудно рассказывает он, как не хотел принимать на работу инженера Бутмана и как черт его все же попутал. Глебов уходит, а в зале остается немой вопрос. Почему же вы не хотели принимать на работу Бутмана, товарищ Глебов, ведь вам ровно ничего не было известно о его политических взглядах? Молчаливый ответ ясен и однозначен. Потому что Бутман "инвалид пятой группы". Выступление Глебова – сочный пример махрового антисемитизма при приеме евреев на работу, но к делу, естественно, не относится.

Выступает второй представитель нашего завода, столяр Володя Шаров. Не зная, для чего, он вырезал по моей просьбе несколько пластмассовых заготовок разных конфигураций для собираемой группой Соломона Дрейзнера копировально-множительной машины. Я пользуюсь случаем, что Володя был со мной в колхозе, и с разрешения судьи задаю ему вопрос:

– Володя, ты помнишь, как осенью 1969 года мы были вместе с тобой в колхозе в Лодейнопольском районе?

– Помню.

– Ты помнишь, как однажды утром, еще до работы, я созвал собрание?

– Помню.

– Ты помнишь, о чем шла речь на том собрании? Володя Шаров – хороший парень, и он прекрасно помнит то собрание: оно слишком отличалось от занудных говорилен, на которых ему довелось присутствовать. Он мнется, краснеет, долго молчит и наконец, опустив глаза, отвечает мне сдавленным голосом:

– Не помню.