Время — московское!

— Ну почти невозможно. Там ведь как. Одна столовая гора, потом мост, потом вторая столовая гора. А со второй горы дорога, хочешь не хочешь, спускается в долину. И примерно километров двадцать идет через Муть, пока не поднимется на перевалы горного кряжа Зойшам, за которым уже Мути нет. Так вот, клоны ездили по этой дороге только на специальных грузовиках с герметичными кабинами и кузовами. И нас на таких возили. Добавьте к Мути полное отсутствие воды, пригодной для питья… Если нет транспорта, на своих двоих там не очень-то.

К нашему разговору присоединилась Таня.

— Так получается, гарнизон цитадели обречен на смерть от жажды? — спросила она настороженно.

— Это вряд ли. У них должны быть резервуары… Причем довольно вместительные.

— Может, вертолеты эти резервуары тоже грохнули, заодно с грузовиками?

— Не знаю, — честно признался я.

— Так узнайте у Свасьяна. Вы же вхожи в эти круги. — Последние слова Таня произнесла с непередаваемой насмешливо-многозначительной интонацией.

— Вы тоже вхожи, — кротко ответствовал я.

— Мне он обязательно наврет. Скажет, что воды на плато — море. А вертолеты стреляли с хи-рур-ги-чес-кой точностью. Исключительно по грузовикам. Причем только по колесам.

Мы с Филимоновым и прислушивающийся к разговору Локшин улыбнулись.

— Таня, я обязательно все узнаю. Но потом. Можно?

— Можно. Однако мое мнение таково, что, если я права, этим несчастным надо немедленно направить воду.

— Прекрасная идея. Как?

— На вертолете.

— Чтобы «эти несчастные» встретили вертолет ураганным огнем из всех видов оружия?

— Значит, надо их заранее предупредить. Что вертолет такой-то, тогда-то, прилетит к ним с водой.

— Вы не знаете пехлеванов. А заотаров и подавно.

— Друзья мои, — вмешался Локшин, — ваш спор носит сугубо академический характер. Поскольку отправной точкой для него служат не объективные данные, а произвольное предположение о том, что гарнизон цитадели действительно лишен воды…

Насчет академического характера астроном был на сто процентов прав. К сказанному им следовало бы еще прибавить, что проблемы, беспокоившие в тот момент Шапура, Кирдэра и их подчиненных, никак не должны были беспокоить нас. Разве что радовать. По той простой причине, что мы с ними были заклятыми врагами. Но озвучивать это «негуманное» соображение перед Таней и другими учеными не стоило.

— …Я же, друзья мои, — сказал Локшин, — хотел бы продолжить тему, заданную уважаемым Геннадием. Вы ведь, товарищи военные, — он перевел взгляд на меня, — бережете нашу хрупкую психику… не пустили нас в помещения космодрома…

— Почему не пустили? — возразил я. — Очень даже пустили! Ведь вы лично изучали отчеты гургсарской обсерватории, сидя в кресле ее директора!

— Да! Но прежде вы мариновали нас на летном поле под бдительной охраной вооруженного сопровождения! Битых четыре часа!

— Не четыре, а полтора.

— Все равно!

— А вам бы хотелось ворваться в комендатуру космодрома прямо с осназом Свасьяна?

— Нет, но…

— Значит, вам хотелось бы зайти туда сразу вслед за осназом? И получить пулю в живот из вентиляционной отдушины?

— Да уж лучше так, чем сидеть на летном поле и слушать, как добивают раненых.

— Вы о чем?! — у меня округлились глаза.

— А что это были за одиночные выстрелы? Сидим-сидим, вдруг — бах! А через две минуты снова: бах! И через пять: бах! Это что — похоже на настоящую перестрелку? По-моему, это были добивающие выстрелы в голову!

Ну да. Знал я. Я знал. Известно мне было, что это за «одиночные выстрелы».

Вопрос только — рассказывать правду в присутствии Тани или нет?

С другой стороны — подумаешь, трагедия… Не приведи Господь, попадем в манихейскую засаду, кого-то из наших обязательно ухлопают — и что же? Все гражданские в шоке, вокруг обмороки, слезы — и трава после этого не расти? Нет уж, пусть лучше психологически готовятся. Все-таки на войну попали, на настоящую войну, хотя условия пока что — тепличные.

— Если бы там и впрямь наши добивали раненых, — сказал я жестко, — вы слышали бы выстрелы парами. Потому как в подобной ситуации один выстрел производится в голову, а другой — в корпус. Но поскольку все «Нарвалы» и «шоны» осназа в этой операции снабжены глушителями, выстрелов вы скорее всего не услышали бы вовсе.

— А что такое «шоны»? — поинтересовался Филимонов.

— «Шон» — это разговорное название пистолета ТШ-ОН, «Тульский Шандыбина, особого назначения».

— И что же мы слышали, в таком случае?

— Приглушенные разрывы гранат. Ими подрывали себя раненые клоны. Либо те, кто остался без боеприпасов и был загнан в угол. Потом бойцам Свасьяна пришлось потратить некоторое время на то, чтобы убрать останки этих героев. Нечто подобное я наблюдал на борту яхты «Яуза», в первый месяц войны…

— Как страшно, — еле слышно сказала Таня.

— Кой же черт они не сдаются… — прошипел обескураженный Филимонов.

Мы помолчали. Примерно через минуту я решил сделать организационные выводы:

— Так что, Феликс Лазаревич, вы правы. Мы действительно бережем вашу хрупкую психику. Насколько это возможно.