Время нас подождёт

Думайте, я напросился? Просто я услышал, как утром Юра куда-то собирается, а когда открыл глаза и высунулся в коридор — увидел его уже одетым. Брюки, рубашка…

— Ты куда? — спрашиваю.

— В храм, — просто ответил он. — Доброе утро!

Я не успел поразмыслить, доброе оно или нет, потому что решил идти с ним.

— Я — с тобой!

Он не удивился.

— Тогда быстрее одевайся!

Надо ли меня упрашивать?! Свитер, джинсы… Ой, они грязные… Рядом оказалась Наташа, она, оказывается, тоже была одета, да нарядно так — в сером платьице с красивой цепочкой, стройненькая, аккуратная.

— Миша, спрячь их в стиральную машинку! Пожалуйста, я тебя прошу…

Она была такая милая, добрая, что я решил послушаться. Сунул джинсы на полку и надел другие, чёрные, новые. Успел выпить чаю, и мы пошли в храм.

На улице снежно, морозно, темно, но не так беспросветно как ночью — небо уже синее, словно в лёгкой дымке. Скоро рассветёт. Свежий снег скрипит под ботинками, а машины брызгаются, проезжая по чёрным лужам на мокрой дороге, и все одна другой краше. Веточки у деревьев белые, и тесновато стало на улице из-за них, и красиво тоже — всё белое, нарядное, весёлое! Воскресенье, выходной, я иду рядом с Юрой, а Наташа что-то ему рассказывает — ох и болтушка она!

Храм тоже белый, нарядный. На голубых куполах звездочки присыпаны снегом, кресты золотые — как большие звёзды. Под крышей воркуют голуби. Ступеньки дворник чистит от снега, люди заходят в большие высокие двери.

Мы тоже поднялись по этим высоким ступенькам…

И — оказались в сияющем Царстве.

Не буду рассказывать, как проходила служба. Я мало что понял. Только когда выходил перед большими воротами человек в красивых золотых одеждах и что-то говорил, хор пел «Господи помилуй» — я шептал про себя эти слова. Потом вышел батюшка с большой золотой книгой, и стал её читать, и в храме всё стихло, и лишь свечки неподвижно горели — таяли в этой тишине…

Он читал на другом языке, значения некоторых слов я не знал, но общий смысл был такой: как один богач увидел, что у него большой урожай пшеницы и решил сломать старые житницы, и построить новые. Собрал все и сказал себе, что теперь он может есть, пить и веселиться. Но Бог сказал ему: «безумный! В ту ночь душу твою возьмут у тебя, кому достанется, что ты заготовил?»

Я не успел поразмыслить над словами этой истории, потому как хор снова стал петь, и я немного огляделся и увидел рядом с собой глаза, добрые такие, ласковые, спокойные глаза, немножко печальные и внимательные… Они смотрели на меня, только на меня! Словно говорили мне что-то, просили меня, ждали… Словно… Не, так не бывает.

Я вдруг почувствовал, что на меня смотрит моя мама.

Заморгал.

Они смотрели. На меня смотрела Женщина, Она держала на руках маленького Ребёнка, и Он тоже смотрел на меня, так, будто спрашивал и говорил мне что-то… Что?

А Она молчала и успокаивала меня, и даже будто радовалась вместе со мною…

«Они не оставят меня?» — спросил я у Неё. А Она смотрела так ласково, будто удивляясь — разве могут они меня оставить?

«Где моя мама, Ты знаешь?»…

«Помоги мне её найти…»

Потом я увидел, что рядом с Женщиной — Ангелы, а над Ней — Бог. И светлая птица, и венцы золотые у Мамы и Её Сына…

А в храме, между тем, хор снова пел «Господи помилуй», и все крестились и кланялись. А у меня было такое чувство, будто я дома и был здесь всегда, только ушёл ненадолго и вот — вернулся.

— Миша, пойдём…

— Что?!

— Тише… Идём…

Мне не хотелось уходить, но я посмотрел ещё раз в Её глаза, и тихонько пошёл следом за Юрой. На улице было пусто, и шёл снег.

— Зачем мы ушли? — спросил я.

Юра посмотрел на меня тёмными улыбчивыми глазами. Они смеялись, они радовались, и светились в них добрые искорки.

— Зачем? — повторил я.

— А ты не устал?

— Немножко… Стоять с непривычки тяжело. А уходить — не хочется, — вздохнул я.

— В храме лавочки все заняты… — озадаченно сказал Юра. — Можно посидеть здесь и подойти к концу службы, а можно пойти домой, как хочешь.

— Давай тут посидим! — сразу откликнулся я. — Тем более, что Наташа же осталась. Подождём её.

Несколько лавочек стояло вдоль дорожек и две — рядом с храмом. Юра ладонью отряхнул снег, присел. Я уселся рядом.

— Замерзнешь — скажи! — предупредил он.

Я кивнул и прислушался к доносившемуся пению. В храме в это время начали петь такую нежную, спокойную, грустную, торжественную молитву, что у меня затрепетало сердце.

— Юра, что сейчас поют?

— Херувимскую песнь.

«А почему она такая?» — подумал я, но спросить не решился. Юра поглядел на меня и поинтересовался:

— Тебе хоть слышно было, что батюшка читал?

— Слышно, только половину непонятно… — вздохнул я. — Вроде и язык наш, а вроде и нет, слова другие, каких не встречается…

— Это церковнославянский язык, — объяснил Юра. — Язык, на котором говорили наши предки… Просто тебе поначалу непонятно, а потом привыкнешь.

— А что такое житницы?

— Это такие амбары для хранения пшеницы.

— Зачем ему столько? — я пожал плечами. — Ясно ведь, что он один столько не съест.

— Это тебе ясно, — улыбнулся Юра. — А ему хотелось ничего не делать, а только есть и отдыхать.