Время, назад

И с тех пор, добавил он про себя, у меня так и осталась клаустрофобия. Психическое расстройство, очень распространенное среди старорожденных.

– Мне кажется, – заметила Черил Вейл, – что это опровергает существование Бога и потусторонней жизни. Весь этот твой, Себастьян, рассказ о том, что после смерти ты себя не осознавал.

– Опровергает ничуть не больше, – возразил Себастьян, – чем отсутствие доматочных воспоминаний опровергает буддизм.

– Ну да, – вступил Р. К. Бакли. – Если старорожденные не могут ничего вспомнить, это еще не значит, что ничего и не было. Я вот утром, бывает, помню, что мне очень много снилось, а что снилось – не помню, ну хоть убей.

– Иногда, – заметил Себастьян, – у меня бывают сны.

– О чем? – спросил Боб Линди.

– Ну, вроде как лес.

– И это все?

– И еще один сон. – Он замялся, потом неуверенно продолжил: – Я чувствовал рядом что-то огромное, темное, бьющееся, словно сердце. Бьющееся громко и отчетливо, то вздуваясь, то опадая. И очень сердитое. Оно выжигало меня изнутри и очень не одобряло – ну, большую часть меня.

– Dies Irae, – объяснил отец Файн. – День гнева.

Он ничуть не удивился, Себастьян говорил с ним об этом и прежде.

– И ощущение, что оно живет, – продолжил Себастьян. – Живет абсолютно. В сравнении с этим мы – лишь искорка жизни в неживом комке. И лишь эта искорка двигается, говорит и действует. А вот оно ощущало полностью, не ушами или глазами, а ощущало вообще.

– Паранойя, – пробормотал доктор Сайн. – Чувство, будто за тобой наблюдают.

– А на что оно сердилось? – спросила Черил.

Себастьян на минуту задумался, а затем ответил:

– Я был недостаточно мал.

– Недостаточно мал, – с отвращением повторил Боб Линди. – Жратва собачья.

– И оно было право, – горячо сказал Себастьян. – В действительности я был несравненно меньше, чем мне думалось. Или чем я готов был признать. Я привык видеть себя гораздо бо́льшим, с бо́льшим размахом.

«Ну да, размах, – кисло подумал он. – Вроде как стырить тело Анарха и загнать за большие бабки. Великолепный пример, просто идеальный. Так я ничему и не научился».

– Но почему, – не отставала Черил, – оно хотело, чтобы ты был маленьким?

– Потому что я и был маленьким. Такой вот несомненный факт. И я был вынужден взглянуть этому факту в лицо.

– Почему? – спросил Боб Линди.

– Типичный Судный день, – философски заметил Бакли. – Это день, когда тебе приходится взглянуть в лицо всей реальности, которую ты прежде старался не замечать. Я в том смысле, что все мы врем самим себе гораздо больше, чем окружающим.

– Да, – согласился Себастьян, это точно выражало его мысли. – Только тут всего и не объяснишь. – Вот удастся, подумал он, оживить Анарха Пика, интересно бы с ним побеседовать, уж он-то, небось, много про это знает. – Он – Бог – не сможет тебе помочь, пока ты сам не осознаешь, что во всем зависишь от него.

– Религиозная жратва, – презрительно бросил Линди.

– Но ты вот только подумай, – продолжил Себастьян, – вот я поднимаю руку. – Он поднял руку. – Я вполне уверен, что я это делаю, что я могу это сделать. Но в действительности это делает сложная совокупность биохимических процессов, которую я унаследовал, которую я не придумал, а получил готовой. А вдруг сгусток крови в полушарии моего мо зга, сгусток размером с маленькую карандашную резинку, – и я не смогу двинуть ни рукой, ни ногой, на стороне, противоположной этому полушарию, до конца своей жизни.

– И потому ты трепещешь пред Его величием? – спросил Боб Линди.

– Но Он может помочь тебе, – сказал Себастьян, – только если сам ты готов принять Его помощь. А принять ее очень трудно. Потому что, когда ты это делаешь, ты перестаешь существовать, почти. Ты съеживаешься почти до нуля.

Почти, но не совсем – нечто реальное остается.

– Бог, всякий день строго взыскивающий[19], – процитировал отец Файн.

– Да что с меня особенно и взыскивать, – возразил Себастьян, – просто невежественный мужик. И мне было необходимо взглянуть этой правде в глаза. Таким образом… – Он немного замялся. – Таким образом я мог вернуться к Нему. Где и было мое место. И осознать, что девять десятых всего, что я сделал в жизни, сделал в действительности Он, а я был вроде как сторонний наблюдатель.

– Всего хорошего? – спросил Линди.

– Всего. И хорошего, и плохого.

– Ересь, – сурово заметил священник.

– Да? И что из этого? Главное, что это правда. Не забывайте, отче, я там был. Я отнюдь не пропагандирую какие-то там взгляды, а говорю все как есть.

– Теперь я слышу фибрилляцию сердца, – сказал доктор Сайн. – Сильная аритмия. Аурикулярная фибрилляция; от нее он, наверное, и умер. А теперь вернулся к этой стадии. Если и дальше все будет хорошо, нормальный ритм постепенно восстановится.

– И все равно я не понимаю, почему Бог хочет, чтобы мы себя чувствовали какой-то мелочью. Разве Он нас не любит? – спросила Черил, желавшая продолжить богословский спор.

– Да тише вы, – раздраженно бросил доктор Сайн.