Для того, чтобы лучше понимать истинное место поэта в литературе, очень полезно читать антологии, где авторы выстроены по алфавиту и представлены своими лучшими текстами без славословия корыстных рецензентов. Тут уж не спасает ни раскрученность, ни гонимость, ни лауреатство, ни «пятый пункт», ни любовь критиков, ни актуальный политический дискурс, ни модная половая ориентация. Кто лучше сложен, легче понять в бане. Во фраках-то все красавцы! Кстати, современники часто принимают за талант умение автора принарядить свою невыразительную музу в «брендовые», по современным представлениям, тряпки… Но мода скоротечна, и то, что вызывало восторг в прошлом году, в нынешнем пробивает на смех…
Однако мне могут возразить, что сам Есенин очень высоко оценивал стихи Мариенгофа. Да, так и было, он выделял его «среди прославленных и юных», звал «Толей», посвятил ему стихи и трактат «Ключи Марии». Мариенгоф, надо сказать, не отставал. Но друзья-поэты входили в одну литературную группу – имажинистов, являясь, как мы сегодня сказали бы, членами одной команды. А командные законы в литературе, как в спорте и политике, однозначны: свой – хороший, чужой – плохой, своего славь, чужого бей! И никак иначе. В нынешней литературной ситуации это видно, как никогда.
Понятно, что Есенин, как все гиганты, был снисходителен к тем, кому Бог отпустил более скромные дарования, и раздавал похвалы товарищам с терапевтической щедростью. А вот лягнуть ровню – Маяковского или Блока, – это он делал не без удовольствия. Однако, полагаю, душевная щедрость близкого друга и соратника не повод для мании литературного величия. Если ты не понимаешь, кто лучше тебя, то как ты будешь развиваться? Никак… Так с «Толей» и случилось. Вторую половину жизни, будучи женат на известной актрисе, он посвятил комфорту.
И тут хочу вспомнить другой эпизод. Был еще один поэт есенинского круга, ныне почти забытый, – Рюрик Ивнев. Вот навскидку его стихи 1923 года, Есенин мог их читать:
Я отчетливо помню Рюрика Ивнева почти девяностолетним старцем. По Дому литераторов он ходил, опираясь на руку своего молодого литературного секретаря, одетого с редкой по тем временам тщательной изысканностью. На пальце милого юноши сверкал массивный золотой перстень, как шептались, подарок старого стихотворца своему отзывчивому помощнику. Ему потом, кстати, досталось все наследие и наследство Ивнева, бездетного и, как говорили злые языки, женщинами вообще не интересовавшегося.
Начинал Ивнев как футурист, но потом примкнул к имажинистам. Так вот, готовясь к 90-летию, до которого он не дожил трех дней, скончавшись за письменным столом (завидная смерть для литератора!), ветеран Парнаса принес в редакцию «Московского литератора», где я тогда служил, мемуары о Есенине, наминавшие чем-то мариенгофские. Был там характерный эпизод, проиллюстрированный редким фотоснимком, где мемуарист запечатлен рядом с Сергеем Александровичем. Итак, во время дружеской попойки Рюрик Ивнев, в ту пору влиятельный литературный функционер, председатель Союза российских поэтов, а в прошлом секретарь Луначарского, спросил у явно хмельного Есенина:
– Сергей, как ты относишься к моему творчеству?
– Ты, Рюрик, талантлив навсегда! – ответил, как отлил, великий поэт, смолоду отличавшийся лукавством.
– Давайте так и назовем материал – «Талантлив навсегда!», – страстно предложил юноша с перстнем, а старец кивнул.
– Вы в этом уверены? – переспросил я: мне показалось, они не чувствуют иронии в оценке Есенина.
– Конечно, уверены! А что вас смущает?
– Оттенок…
– Нет тут никакого оттенка.
Полосный материал вышел под шапкой: «Талантлив навсегда!». Кстати, и неталантлив человек тоже навсегда. Прав, прав оказался Рюрик Ивнев: если не чувствуешь «междусловья», то слова в поэзию не претворяются, а самих стихотворцев быстро забывают. Впрочем, некоторые из них становятся «достояньем доцента», что не так уж и плохо.
Комментарии
Как я был поэтом
Эссе