Время не ждёт

Наступила неловкая тишина. Снаружи доносился вечерний шорох сосен. С ненавистью смотрел Татищев и на Чупрынина, но тот не обращал на него внимания, пряча в усах снисходительную улыбку. Свет мерцающей лампы отражался, искрясь, в глазах растерявшихся солдат. Игнатьев нахмурился, деловито погладил усы и выждал минуту.

— Откуда вы взяли, Татищев, — начал он, — что я назвал главной вашей мишенью немцев. Разве я хоть раз употребил слово немец? Не дело — выдавать свои догадки за чужие мысли. Но уж раз вы заговорили о немцах, скажу и я. Вы называете виновниками войны немцев, а они — вас...

— Брешут они про нас, собаки. Мы их не трогали, — отрезал Фокин.

— Кто войну объявлял? — спросил Коровин. — Чего спрашивать, ясное дело — немец, — сказал Татищев.

— Правильно, Татищев, кайзер тоже немец, однако не забывайте: брешет про вас кайзер, а стреляет не он. Стреляет немецкий солдат, который верит в правоту своего кайзера так же, как вы верите в правоту своего царя. Остается выяснить, кто же заблуждается — немецкий или русский солдат? Вы это выяснили, Татищев?

Молчание.

— Или вы решили, что немецкие солдаты — это разбойники с большой дороги? Так позвольте вам сказать, что это такие же отцы семейств со своими брошенными хозяйствами и заботами, как вы, — осторожно, не горячась, но все увереннее наступал Игнатьев.

— Мы люди темные, — нашелся Фокин, — в царских спорах-пересудах не разбираемся, а стоять обязаны, как присягали, за своего, за православного царя.

— Вы решили стрелять в Рощина тоже согласно присяге?

Солдаты растерянно переглянулись, не понимая, к чему клонит прапорщик.

— Здесь вы готовы нарушить присягу. А в отношении трех рощиных, которые найдутся в дивизионе, а в бригаде их наберется тридцать, в армии — триста, в России •— миллион штатских, тайных и явных палачей народа, — в отношении их вы не хотите нарушать присяги? — не меняя тона, продолжал наступать Игнатьев.

Водворилось опять длительное напряженное молчание. Противоречивые чувства и мысли отражались на лицах солдат: «Туманит прапорщик мозги или правду говорит? А если туманит, то ловко, как колдун. С чего бы он стал выгораживать Рощина, когда сам чуть ли не рубится с ним на шашках?..»

— ...Виновниками невиданного побоища народов являются богатеи — капиталисты и помещики — германские, французские, английские, русские, — говорил с гневом Игнатьев. — Это они перессорили народы, чтобы их кровью заработать себе горы золота. Не германские солдаты, а их капиталисты направляют на нас жерла орудий. Выгодно воевать не нам с вами, а русской буржуазии, пославшей нас в окопы. Вот с нею »; надо свести счеты. Коровин говорит, — пускай всякий постоит за себя, а мудрая русская пословица не согласна с ним: «Ты, гроза, грозись, а мы друг за друга держись!» Будем бороться врозь, глушить мелкую рыбешку вроде Рощина и нас поодиночке начнут «глушить». Станем друг за друга держаться, одолеем и больших акул.

Никто не проронил ни слова. Все, насупившись, думали. Фокин мучительно сморщил лоб от тяжелой работы мысли. Как быть с присягой? Неожиданный резкий стук в дверь вывел солдат из раздумья.

— Войдите, — откликнулся прапорщик.

Дверь скрипнула, и все увидели очки, неприятно блеснувшие желтыми огоньками, а затем из мрака выплыло и желчное лицо Рощина. Как ужаленные, вскочили гвардейцы на ноги и, задевая друг друга локтями, отдали честь поручику.

«Случайно зашел или узнал о сборе?.. Измена?.. Ловушка?.. Подслушал подлюга?» Сомнения, досада, тревога, замешательство — сложную гамму чувств выражали лица солдат, решивших, что командир батареи пришел не случайно и что им теперь не сдобровать. Под низким бревенчатым потолком зазвучал резкий голос Рощина:

— Лейб-гвардии прапорщик Игнатьев, где ваш рапорт?

На столике лежал сборник избранных произведений Некрасова. Игнатьев, случалось, читал солдатам любимого поэта и беседовал с ними о его стихах.

— Лейб-гвардии поручик Рощин, честь имею доложить: гвардии рядовые и младший фейерверкер Чупрынин — в количестве пяти человек, — находясь при мне, на досуге слушали чтение стихотворений поэта Некрасова.

Рощин измерил взглядом прапорщика.

— И как же они воспринимают поэ-эзию? — спросил он, презрительно гримасничая. — Скажи, канонир Фокин, какое из стихотворений поэта тебе понравилось?

Фокин замялся. Ему не приходилось быть на чтениях Игнатьева, и он ничего не знал. Губа его с рыжей щетиной вздрагивала, но он не мог выговорить ни слова.

— Отвечай, скотина, ну! О чем стихотворение?

— Про маленькую рыбешку, вашбродие...

— Что же о ней говорится?

— Говорится, мол, глушить ее не резон, ежели агромадную щуку прозеваешь... — пролепетал Фокин.

— Что ты мелешь, болван! Какая рыбешка, какая щука? О щуке написал Крылов, понял?!

— Так точно! — отчеканил Фокин, уставившись на Рощина маленькими круглыми глазами.

— Здесь читали басни Крылова?

— Так точно, вашбродие, всякие там... побасенки!.. Поручик безнадежно махнул рукой и обратился к Татищеву:

— Какие стихотворения читал прапорщик?

— «Кому на Руси жить хорошо!» — бойко ответил солдат.