Время Оно

— Постой, — сказал Жихарь. — Какая такая княжна? Откуда она взялась? А я тогда кто?

— Не горячись, — сказал Окул. — Тебе нынче горячиться вредно — можешь снова впасть в сон и не выйти из него. А княжество свое ты проспал…

Кузнец усадил Жихаря на лавку, набросил ему на плечи медвежью шкуру, чтобы сквозняк, призванный изгнать из избы тяжкий зимний дух, не ознобил ослабленного сонной болезнью тела.

Прихлебывая куриный взвар (тяжелой пищи ему покуда не полагалось), Жихарь со стыдом и ужасом слушал неспешный рассказ кузнеца о том, какое нестроение началось в Столенграде и во всем Многоборье, когда отравное зелье свалило его прямо за столом.

— Ну, грабежи еще при тебе начались, — говорил Окул. — А тут и вовсе обнаглели. Из лесу приперлась ватажка лихих людей, грозились спалить город — это на зиму-то глядя! — Ну, с этими кое-как совладали. Дружина поворчала без жалованья, но за мечи взялась. Только от этого больше порядку не стало. Взяли люди себе за обычай не отдавать долги. Жихарь, кричат, вон сколько в кабаке задолжал — значит, и нам то же пристало. Я сам дружиннику Коротаю изладил доспех такой, что королевичу впору. Плати, говорю, а то, когда Жихарь проспится, ответишь! Он не платит, посмеивается. Мне же противу всей дружины не попереть! День хожу, два, седьмицу. Наконец решился, взял молот потяжелее, прихожу на дружинный двор. Когда, спрашиваю, господин воин, должок вернешь? Он же, премерзкий, захохотал и говорит: «Когда Жихарь проспится!» То есть моими же словами… Тут, гляжу, нас, таких недовольных, многонько собирается. И быть бы у нас крепкой усобице, и стоять бы Столенграду пусту, если бы не кривлянская княжна Карина…

— Отчего же имя такое печальное? — спросил Жихарь.

— А жизнь-то у нее какая? — ответил кузнец.

И рассказал о том, что княгиня Апсурда на своих семи возах с приданым ехала к батюшке с жалобой, да не доехала: полюбилась по дороге вдовому кривлянскому князю Перебору Недосветовичу. А у Перебора Недосветовича дочка — вот эта самая Карина. Разумница и книжница, женихов, как мусор, перебирала, вот и припоздала, дождалась мачехи на свою голову. Мачеха же, как и полагается, задумала ее погубить — послала дочку в лес землянику искать под снегом, двоих верных слуг — из наших же, кстати, — к ней приставила для верности, чтобы не воротилась. Те девушку привязали к дереву да и были таковы: кровь на себя брать не стали — и так замерзнет.

— На ее счастье, — продолжал кузнец, — шлялись по лесу своим обычаем два зимних ухаря — Морозка да Метелица, ты их знаешь, да с ними третий, товарищ Левинсон, — он, говорят, из Разгром-книги приблудился. В кожаном кафтане кургузом. Стал у них за старшего. И не приказал девицу морозить и заметать, а велел вывести к людям. То есть к нам. Тут ее признали, обогрели, стали думать думу и вот что надумали…

Куриное варево привело Жихаря в ум, он стал слушать внимательно.

— Что нам опять без власти сидеть, друг дружке головы листать? Жупел нас приучил к лютости, теперь не отвыкнуть. А тут готовая княжна, хорошего роду, законы понимает, даром что незамужняя. Ну, самых недовольных утихомирили да и присягнули ей на верность — а что делать? Неведомо, когда ты проснешься да не примешься ли сызнова в кабаке княжить?

— Так-так, — сказал Жихарь и забарабанил пальцами по столу.

— Тут ведь еще какая выгода, — сказал Окул Вязовый Лоб, — Апсурда-то думает, что падчерицы в живых нет, поскольку ее прислужников-то, Корепана да еще одного, Морозка все-таки в лесу упокоил, чтобы по справедливости. Мужа своего, Перебора Недосветовича, она уже, поди, уморила. А у Кариночки нашей на Кривлянское княжество все права налицо, и мы, как окрепнем и урядимся, пойдем их воевать, и никто не осудит. Жупел о таком и мечтать не мог…

Жихарь укрыл лицо в ладони и сквозь пальцы поглядел на кузнеца.

— Эх, все-то меня предали, — сказал он. — А я-то, дурак, размечтался — стану княжить, к Яр-Туру послов снаряжу, хвалиться буду… Ну да ничего. Варкалапа одолел, Чих-орду на распыл пустил, а неужто девки убоюсь? Как пришла, так и уйдет, пусть только дороги обсохнут…

Кузнец поглядел на него с сожалением и подлил взвару в миску.

— За такое тебя люди свиньей собачьей назовут, и правильно сделают, — сказал он. — Кабы не княжна, ты бы до сих пор колодой пребывал. Сколько ночей она рядом с тобой пересидела, смотрела, чтобы ты дышать не перестал, иголками колола, травяные сборы составляла, Зеленую Бабушку среди зимы ухитрилась разбудить для доброго совета! Ночь сидела, а днем законы составляла — Многоборскую Правду! Другой князь, хоть два века проживи, такого не удумает! Теперь у нас всякое дело предусмотрено, всякая вина и всякое наказание. Нынче не побалуешь! Одна тебе выходит дорога…

Кузнец вздохнул и на всякий случай отодвинулся от богатыря подальше.

— Это куда же? — нахмурился Жихарь и через край опростал миску.

— А в долговую яму, — сказал Окул. — Ты в кабаке-то сколько задолжал? А лихвы за зиму сколько набежало? Невзор теперь первый богач на все Многоборье…