Время палача

— А-а… Ну, а особисты что?

— Ясное дело, вопросы задают. И все про Палача. Будто и нет других тем. Почему, мол, не выделили в особое направление, почему раньше не начали бить тревогу, почему не обращали внимание на аномальные факты.

— А ты чего?

— Я, понятно, в отказе. Молчу, как партизан. Я, что ли, должен бить тревогу?

— Молодец! Ну, а они чего? За щипцы с иголками, небось, взялись?

— Да нет, они спрашивать продолжают! Гестаповцы, блин! Под кожу лезут и лезут. А Сема наш красный сидит, на табурете вертится, все подмигивать пытается.

— Ага, типа, отмазки от нас ждет. Напомнить бы ему, горлопану, как он нас склонял за аномальщину.

— Он тебе напомнит потом!

— Когда это?

— А вот уедет комиссия — и напомнит.

— Так это… Вы чего сидите-то? — Андрюхин, встрепенувшись, кивнул на дверь. — Теперь вас зовут.

— Кого именно?

— Обеих. То есть, в смысле, обои должны идти…

— Бардак, — промычал Потап, поднимаясь. — Как есть, бардак. Вместо работы паримся тут, ждем неизвестно чего.

— Считай, уже дождались, — утешил Миронов. Аккуратно свернув газетку, спрятал в карман. — Это я для тестя. Он у меня всегда «Крокодилы» с «Бурдой» любил.

— «Бурда» — вещь хорошая, только ты это… — Шматов хмыкнул. — Застегни сначала пуговки. Да не здесь, у ворота…

Неделикатный Голиков громко захохотал.

* * *

Собственно, бардак в отделе начался не сегодня, а значительно раньше, когда по стране только-только объявили о смене паспортов. В первые же недели люди потянулись в милицию, сначала робко и в одиночку, а потом бурливыми колоннами. Поскольку паспортный стол располагался на первом этаже, то очень скоро путь в родные кабинеты значительно осложнило людское коловращение. Даже чтобы забежать к товарищу за чистым бланком, теперь приходилось крепко потолкаться. А более всего раздражала сама первопричина. Ведь что такое паспорт? Архаизм, наследие тоталитаризма, ксива, которая подделывается проще, чем доллар. И мало кто сомневался, что в самом недалеком будущем паспортный режим станут вспоминать точно так же, как сейчас вспоминают талонную и карточную систему. А вот поди ж ты! — бумагу продолжали переводить, людей отрывали от работы, милицию — от дела.

Так или иначе, но убойщикам, следователям и даже техничкам — всем теперь приходилось мириться с многоголосым бедламом. От гула и очередей спасались до поры до времени на втором этаже, но сегодня беда заявила о себе и здесь. Заявила в лице особой комиссии, самолетом прибывшей из Москвы. Именно таким образом столица отреагировала на ликвидацию группировки Маршала. И, разумеется, в воздухе вновь замаячила грозная тень Палача. Теперь даже Сема Эсес не решался заговорить о нем скептически. Как бы то ни было, москвичи подошли к делу с должной ответственностью. Безжалостно шерстя бумаги, они без конца связывались по телефону с собственным начальством, а попутно дергали на «беседы» всех тех, кто так или иначе соприкасался с деяниями Палача.

Нервов добавилось и после того, как на утреннем совещании сотрудники отдела узнали о свихнувшемся хозяине банка «Возвышения». Дежурный наряд приехал по вызову соседей, сообщивших о стрельбе и криках. Дверь в квартиру взломали, спятившего банкира обнаружили спряташимся за холодильник. При этом владелец несметных состояний дрожал от страха, а в руках сжимал израильский «Ерихон» с опустошенной обоймой. Самое же удивительное заключалось в том, что стрелок встретил появление милиции с нескрываемым ликованием, и хотя кроме незаконного хранения оружия предъявить ему было нечего, в этот же день, по требованию нувориша, опешившими следователями была оформлена явка с повинной. Шепотком даже называли суммы, которые свихнувшийся финансист вполне добровольно передавал органам правопорядка. И ничего удивительного, что многие из следователей крутили при этом пальцем у виска. Возле отдела уже вился рой журналистов, пытающихся разузнать обстоятельства столь внезапного возвращения народных вкладов. Впрочем, кое-кого привела сюда совсем иная сенсация. В эти же дни в детдоме, что располагался на улице Репина, произошло тройное убийство. Еще один раскаявшийся грешник пошел на чрезвычайный шаг, прирезав ножом гордумовского депутата, а заодно и двух своих приятелей. Удивительно, что этот сбрендивший человечек также не пытался сопротивляться властям, сходу объявив, что написал заявление еще загодя и что все убитые виновны в насилии над малолетними сиротами.

Москвичи арифметику знали прекрасно и, плюсуя к случившемуся ограбленный броневик и уничтоженную лабораторию Маршала, получали картину более чем мрачную. Так или иначе, но сюрпризов для одного района действительно набиралось сверх всякой нормы. Об этом и пошла речь, едва Шматов с Мироновым ступили за порог кабинета Семы Эсес.