Время перемен

– Светланка, а давай, допрежь как в город подаваться, заведем себе такую кенгуру, а? – прошептал жене Ваня. – Занятно ведь, и если она себе и пропитания не требует…

– Остынь, дурак! – прошипела Светлана и прижала ладони к загоревшимся щекам.

Двое поповичей, гостившие в деревне у крестного, взгромоздились вдвоем на одного коняшку и понеслись охлюпкой в родной дом. Там на два голоса рассказали такое, что попадья Ирина не уставала охать и креститься, младшие с визгом попрятались под лавки, а отец Даниил колебался – то ли за розгу хвататься и пороть вралей нещадно, то ли мчаться немедленно в Синие Ключи – увещевать и бесов изгонять. Только старшая поповна Маша потаенно и торжествующе улыбнулась, пробормотала: «Близится время… Но я уж, Бог даст, в обители буду…» – и пошла готовить хряпу поросятам.

В этот раз Осоргин уклоняться от разговора не стал. Остановил зло всхрапнувшего Эфира, обвел сверху взором – холодным и сверлящим – угрюмых мужиков. Они стояли тесной кучкой, кое-кто и с покрытой головой. Солнце пекло, кузнечики радостно стрекотали, возле крайней избы надсадно скрипел колодезный журавль с полным ведром – баба, вышедшая за водой, забыла о нем, завороженная происходящим.

– И чего вы от меня хотите? Я вам чем-то обязан? Где документ, предписывающий, что арендовать должны именно вы?

Мужики, хоть и были очень решительно настроены и договорились не слушать никаких лишних слов, обескураженно переглянулись. Документ – это было серьезно! И откуда ж его взять, документ-то?..

– Вы погодьте, барин, вы поимейте милость, выслушайте… – миролюбиво заговорил один, но Осоргин прервал его – своим резким, отрывистым, жестяным каким-то голосом, далеко разнесшимся:

– В дискуссии вступать не намерен. Кто хочет делать дело – милости прошу. И я, и агроном господин Дерягин поможем любым советом по части разумного сельского хозяйства. Хотите использовать машины – учитесь. Криворуких не подпущу.

В этом голосе, хотя он, казалось, и сулил некие непонятные блага, всем послышалась явная угроза. Не испугался один Прохор Панин, бедняк и смутьян известный. Выдвинулся вперед:

– Ты, барин, агрономом не загораживайся. Скажи как есть: с землей что? Пашню и дальний выгон пользуем, как положено? Озимые пора сеять! Или отымаешь?

Осоргин смерил его раздраженным взглядом – как надоедливого щенка. Однако ответил, обращаясь к старосте:

– В десятый раз повторить? Хорошо. В этом году сделки уже заключены, менять поздно. В будущем, если угодно, арендуйте. За луг – пятнадцать, за пахотную землю – восемнадцать с десятины.

После таких слов умолкли даже кузнечики. Как будто даже им, тварям безмозглым, все сделалось безжалостно ясным.

Мужики стояли на дороге, позабыв, как говорить и двигаться. Впереди ждала безнадежная голодная зима.

Дневник Люши (вторая тетрадь)

На краю обрыва ветер всегда сильнее. В спину или в лицо – это все равно. Бывает и так и эдак. Как будто кто-то хочет заставить решиться – шагай вперед или уходи вовсе. Ока залила луга. Внизу – океан воздуха и световые переливы.

– У почтаря в Торбеевке агитаторы живут, – говорит Степка. Он давно отошел от края и сидит, обняв колени руками. – Один вроде студент, другой годами постарше. Глаз вострый, голос въедливый.

– Как это – голос въедливый? – оборачиваюсь, не понимая, я.

– А вот так: говорит, и деться некуда. Как будто клоп в тебя въедается, а тебе спать охота.

– А чего говорят-то?

– Да бунтовские всякие вещи…

– А мужики что ж?

– Алексеевские прогнали их, песковским и дела нет, а торбеевские и наши, черемошинские, ходят слушают… У нас же от земли кормятся, а тут дело-то вовсе швах, многим и сеяться нечем. У нас Ванька твердо решил отсеяться и в город идти. Не знает только – в Калугу или уж в Первопрестольную. Я тоже думаю…

– Да ты что, Степка! – пугаюсь я. Степка всегда был рядом, сколько я себя помню. Без него – как без нянюшки Пелагеи. Или, допустим, без одного глаза. – А как же я?