Время перемен

С мертвыми все ясно, а вот «критическое состояние» может означать все что угодно. А следовательно, прежде всего надо подготовиться самой. С так называемым «стабильным состоянием» дело обстоит не лучше. Человек с изуродованным лицом или сломанной шеей может, по определению врачей, находиться в стабильном состоянии. Таким образом, медики подстраховываются: нельзя сказать родственникам, что больной находится одной ногой в могиле, но и давать какие-либо гарантии тоже преждевременно.

Всю дорогу в машине царит гробовое молчание. Вопрос о том, как следует поступить, ни разу не возникает: мы едем к попавшей в беду семье. Несмотря на то, что единственным человеком, связанным кровными узами с Роджером и малышом, является Ева.

* * *

Больница представляет собой огромный комплекс из множества новых современных зданий, которые соединяются между собой пешеходными дорожками и аллеями. К счастью, из вестибюля можно сразу пройти к справочному бюро, полукруглому сооружению из полированного дерева, встроенному в стену напротив искусственного водопада. Ласковое журчание воды должно оказывать успокоительное действие на выздоравливающих. Все это напоминает косметический салон, и к горлу подкатывается тошнота. Может быть, Роджер с Соней паковали вещи и весело болтали, пока мне рисовали на ногтях дурацкие белые полоски.

Пожилая женщина-волонтер объясняет, как пройти в реанимационное отделение, и Ева с Мутти, не дослушав, уже бегут в указанном направлении. Наспех поблагодарив женщину, хромаю вслед за ними.

Сестринский пост оборудован множеством мониторов, установленных вдоль стены. Мельком оглядываю их, стараясь угадать, на котором из них записаны жизненно-важные показатели Роджера. Определить это невозможно, но разнообразные картины сердечных ритмов действуют отрезвляюще.

– Простите. – Останавливаюсь возле стойки и опираюсь на нее, чтобы не упасть. – Мы хотим повидать Роджера Олдрича.

– И Джереми Олдрича, – вмешивается Ева.

– Да, Роджера и Джереми Олдричей, – с трудом выдавливаю я.

– Вы члены семьи? – спрашивает сестра, устремив на нас строгий взгляд.

– Да, это его дочь, а я – бывшая жена. Будьте добры, проведите нас к ним.

Сестра встает из-за стола и, обойдя вокруг стойки, берет меня под руку.

– Следуйте за мной.

Она ведет нас по коридору в маленький зал ожидания. Тускло горят лампочки, вдоль трех стен стоят обитые искусственной кожей кресла, какие встречаются в аэропортах. Они намертво привинчены к балкам. Два приставных столика «под дерево», как в квартире у Дэна. На одном лежат россыпью журналы «Гольф за неделю», «В кругу семьи» и «Воспитание детей». На втором – коробка с бумажными салфетками и брошюра о трансплантации органов и значении донорства.

У сестры широкое добродушное лицо и множество мелких морщинок под глазами.

– Как тебя звать, милая? – обращается она к Еве.

– Ева.

– А вы – Евина мама?

– Да, Аннемари Циммер. А это моя мать Урсула Циммер.

– А меня зовут Шанталь, – представляется сестра. – Я ухаживаю за мистером Олдричем. Присядьте, а я поищу кого-нибудь из врачей.

– Как себя чувствует Роджер? Он поправится? – спрашиваю я дрожащим голосом.

– А мой братик? Он тоже здесь? – перебивает Ева.

Шанталь останавливается у дверей.

– Скоро к вам придет врач и ответит на все вопросы. А я, Ева, постараюсь что-нибудь узнать о твоем брате. – Медсестра сочувственно улыбается и уходит.

* * *

Проходит почти час, а мы все ждем. С каждой минутой отчаяние растет, я прислушиваюсь к шагам и голосам за дверью. Так и хочется выбежать в коридор и позвать на помощь. Пусть обратят на нас внимание и скажут хоть что-нибудь определенное.

Ева сидит напротив, обхватив руками колени. Сейчас она похожа на птичку на жердочке. На плечи дочери неожиданно свалился слишком тяжкий для ее возраста груз. Она не только боится за жизнь отца и брата, но и скорбит по Соне. И несмотря на мое враждебное отношение к этой женщине, должна признать, что Соня прекрасно относилась к Еве и всегда с радостью принимала ее в своем доме. Втайне я ей за это благодарна и, к своему удивлению, тоже горюю о ее нелепой гибели. Уму непостижимо, за какую-то долю секунды Роджер остался без жены, а Джереми – без матери. Соне было всего двадцать четыре года.

Старательно прикрываю от Евы брошюру о трансплантации органов и подумываю засунуть ее незаметно за стол. А еще гоню прочь мысль, что нас привели в частную комнату ожидания. Моя семья имеет печальный опыт посещения больниц, а потому точно знаю: частная комната ожидания не сулит ничего хорошего.

Мутти стоит на часах у двери: одна рука прижата к груди, а второй держится за подбородок. Время от времени она начинает мерить комнату шагами, но неизменно возвращается на прежнее место.

Наконец дверь открывается, я вскакиваю на ноги, но при виде Шанталь не могу сдержать раздражения.

– С вами уже побеседовали? – осведомляется медсестра.

– Нет, и не думали. Мы ждем больше часа, но никто так и не удосужился к нам прийти. – Понимаю, что веду себя невежливо, но разве не ясно, в каком отчаянном положении мы находимся?