Время перемен

Утром мы уезжаем из отеля. Ева еще раз упаковала свои вещи в чемоданы, а мои – в пластиковые пакеты. Для приличия затеваю спор с портье, который объясняет, что мы должны заплатить за сегодняшнюю ночь, так как вовремя не аннулировали броню номера. И вот мы наконец отправляемся в путь.

Дорога домой тянется бесконечно долго. Разговаривать нет настроения, хотя мы обе понимаем, что рано или поздно придется вернуться к болезненной теме.

Перед выездом из отеля я еще раз попыталась уговорить Еву остаться на последний день соревнований, но мои старания не увенчались успехом. Может, это покажется нелепым, но я не верю, что Ева всерьез хочет бросить занятия у Натали. Просто ей стыдно показаться перед подругами. Попробовала объяснить, что Натали воспримет ее отсутствие как окончательное решение отказаться от занятий. Но Ева еще сильнее закусила удила, и мне пришлось отступить.

Втайне лелею надежду переубедить дочь по пути домой. А еще молю Господа, чтобы Натали пошла нам навстречу и приняла Еву обратно.

– Послушай, Ева, – осторожно начинаю я разговор. – Вон за тем поворотом будет виден Старик-Гора.

– Ну и что? – недовольно бурчит дочь.

– Нет, ты только взгляни, сейчас он появится! – настаиваю я и машу рукой.

В предвкушении смотрю вперед и не верю глазам.

– Мама, лучше смотри на дорогу!

Евино предупреждение приходится как нельзя кстати. Я едва не подбила машину впереди, которая, как и множество других автомобилей, почему-то остановилась в центре парковой магистрали.

Ставлю «Камри» на обочину и оглядываюсь на место, где должно находиться каменное лицо Старика.

Старик исчез. Старика-Горы больше нет! А на его месте зияет бесформенная яма. Каменный профиль обрушился, и у подножия горы валяется груда гранитных глыб и множество обломков.

– Ма, в чем дело? – испуганно пищит Ева. Ее явно озадачил мой потерянный вид. – Что случилось?

Неуклюже выбираюсь из машины, оставив открытой дверцу. Что здесь произошло, ясно без слов, и все равно не верится. А мозг уже включился в работу и лихорадочно соображает, как водворить Старика на прежнее место. Однако быстро понимаю, что сделать это невозможно. Старик исчез безвозвратно.

Группа репортеров уже протискивается к припаркованным у обочины машинам. Они суют микрофоны в лицо ошеломленным жителям Нью-Гемпшира. Люди растеряны, как и я, некоторые плачут.

Ева тоже выходит из машины и становится рядом со мной.

– Так это он и есть? – Вид у дочери расстроенный.

– Был, – поправляю я.

– А что произошло?

– Не знаю. Вероятно, он просто рухнул вниз.

Слышу свои слова, но вникнуть в смысл сказанного не могу.

За спиной раздается хруст гравия. В нашу сторону движется ведущая программы новостей, облаченная в желтый дождевик. В руках у нее большой зонт. Идет целенаправленно к нашей машине, а за ней бежит толпа репортеров.

– Садись в машину, – командую я Еве.

– Но, мама… – пытается возразить дочь.

– Заходи с моей стороны. Быстро!

Ева проползает на пассажирское место, я запрыгиваю следом и захлопываю дверцу. Ведущая программы новостей останавливается у окна. Роняю голову на руль, всем своим видом демонстрируя, что беспокоить меня не следует.

Ведущая настырно стучит в окно.

Неохотно поднимаю голову.

– Простите, – широко улыбается дама. На ее лице толстый слой макияжа, который местами успел дать трещины. – Не будете ли вы так любезны…

– Пристегнись, – приказываю я Еве и включаю зажигание.

– Эй, подождите!

Я громко сигналю.

Женщина отскакивает назад, ее лицо принимает испуганное выражение. А я старательно объезжаю машины, которые стоят прямо посреди тротуара, и выруливаю на дорогу. Сама не замечаю, как начинаю всхлипывать. В Уайтфилде останавливаюсь на заправке, и когда захожу внутрь, чтобы расплатиться, кассир посматривает на меня с тревогой и предлагает помощь. Рассказываю ему о трагедии со Стариком. Кассир потрясен не меньше моего и, кажется, тоже готов пустить слезу.

Мы добираемся до Ланкастера, и желание попасть поскорее домой настолько сильное, что я превышаю скорость на двадцать миль в час, проносясь стрелой мимо цветущих вишневых садов.

– Не пойму, с чего ты так расстроилась, – наконец нарушает молчание Ева.

– И не поймешь, – коротко отвечаю я, не желая продолжать разговор.

– Так все-таки почему?

– Потому что я его любила как символ Нью-Гемпшира, ясно?

Ева только присвистывает в ответ.

Через некоторое время слышится насмешливое фырканье.

– Что смешного? – сержусь я.

– Смотри, какое смешное название! Даммер! – показывает она на табличку за окном.

– Послушай, Ева, сделай одолжение, не раскрывай рта до самого дома.

– Нет, так нечестно! Я же не виновата, что какой-то древний кусок скалы…

– Кажется, я попросила тебя заткнуться!

Ева откидывается на спинку сиденья и, скрестив на груди руки, сердито хмурит брови, так что они сходятся в одну точку, и дочь становится похожа на человека, страдающего косоглазием.

Наконец на горизонте появляется Мэпл-Брук, и можно вздохнуть с облегчением. Глаза у меня покраснели и распухли от периодических приступов слезливости, которые не оставляли в покое от самого парка Франкония-Нотч.