Время покупать черные перстни

Вспоминать Корнею о ночном интересе выпадало либо тогда, когда он хлопотал по избе, где зеркало было определено Тихоном над лавкой, в простенке меж окнами, либо тогда, когда дом полностью затихал. А затихал он только со вторыми петухами. В этакую пору Корнею можно было бы уже не опасаться никаких чертей. Кто ж не знает того, что с этими петухами нечистая сила торопится домой, поскольку с третьими она немеет и приходится ей где коршею суковатой раскорячиваться, где трухлявым пнем схватиться за землю, где затаиться старой колодою; а потерпи-ка попробуй до новой ночи так простоять.

Насчет чертей, долгая гостевая суета Корнею была подходяща. А чтобы лечь ему да спокойно выспаться - на этот счет было худо: время его для спанья уходило.

И вот, за какие-то три-четыре веселых в доме дня, старшой Мармуха до того устосался, что как присел очередным утром в котухе своем за пошив, так с работой на коленях и уснул.

Спит Корней и видит: сидит бы он не в закуте, а в избе, на лавке при пороге. Зеркало богатое напротив висит, а в нем бы черный дым заклубился. Скоро дыму тому места в отраженной избе не хватило, и начал он выходить сюда, на эту половину. А Корней бы никак от лавки оторваться не может. Задыхаться уже стал, и тогда приметил, что посреди дыму, в настоящей избе, маячит все та же тень в монашеском клобуке. Вот бы наплыла тень да ка-ак опять дохнет ему в лицо. Так бедный и захлебнулся он тугой струею. Пробудился ажно.

О, господи!

Протряс головой и видит - точно! Сидит он не в котухе. Сидит в избе, на припорожной лавке. Изба утренним солнцем полна. Гости поразвалились кто где, спят, хоть в пушки бей. Напротив зеркало овальное висит, но его Корней взглядом избегает. Сам думает о себе: вот, мол, до чего измаялся человек, не помнит, где уснул.

Поднялся, встал на затекшие ноги, да и увидел все же отражение свое.

Ба-а!

Стоит он посреди избы черт чертом. Вся морда густой сажею вымазана. Никакого родимого пятна даже не видать.

Ну уж, это уж... простите. Это уж точно Тихонова братия поработала - чтоб вы все спали, да не скоро встали!

Поплевал Корней на палец, щеку потер - сплошная чернота. Густа-я, хоть ножом скреби. Заторопился, понятно, до рукомойника. Умываться стал - вода голимым дегтем полилась.

Сам плещет Корней водою, а сам все на парней поглядывает: может, кто пошевельнется, выдаст себя?

Отмылся Корней, утерся, опять до зеркала подошел. Что такое?! Он и так, он и сяк... Никакого сомнения нету: потускнело его родимое пятно, да еще как! Потускнело и натянулось. Рыхлина сделалась упругой и щетина повыпадала. Даже чуток бородка русая закурчавилась.

Не доверил Корней такой радости чужому зеркалу, до своего в клетуху кинулся, но и в стареньком, надежном стекле не увидел себя привычного.

У него даже голова закружилась, тошнотная слабость напала. Да такая, что пришлось на топчан свалиться.

Свалился Корней на топчан и мертвецки уснул.

Так заснул, что не слыхал, когда дом поднялся.

Разбудил его Тихон - заявился в клетуху жратвы требовать. Но взамен голодного ора, только глаза вылупил да и навякал непродуманное:

- Во! Чем это ты морду свою навел? Я еще третьего дня заметил - навроде посветлела, да не придал внимания. У какой бабки лечишься? Говори. Я тоже хочу толщину свести.

Чем было Корнею объяснить перед Глохтуном такую в себе перемену? Не зеркалом же чудесным. Он и сказал первое, что на ум подвернулось: имеется-де лекарка такая; только не знаю, мол, возьмется ли она жир твой сгонять. Спросить бы ее надо.

- Так ты спроси поживее.

- Не ведено мне до нее ходить. Сама придет, когда надо.

- А как она тебя лечит?

- Да как...- вынужден был Корней сочинять дальше.- Берет старая, на сажу наговаривает и велит мазаться. Маленько посижу да и смываю.

- То-то я и гляжу - полный таз под рукомойником чернотою намыт. Сажа-то, поди-ка, осталась. Дай попробовать.

- Она всякий раз новую доставляет, - пришлось выкручиваться Корнею.

- И чо? Шибко красивым намеревается она тебя сделать?

- Как получится.

- А как ты ее нашел?

- Сама нашлась, - не придумал Корней.- А когда снова придет, того доложить не пожелала.

- Может, осталось все-таки маленько. Дай. Терпенья нет - хочу красивым стать.

- И я хочу,- вдруг впялился в клетуху Мокшей-балалаешник, который, знать, подслушивал за дверью разговор братьев. И не один подслушивал, поскольку по-над его плечом выставилась борода Прохора-Богомаза. И он сделал заявку, что и я, мол, не откажусь. Нестор же Фарисей поднырнул под балалаешникову мышку и задребезжал:

- А росту, знаете ли, ваша бабуся не добавляет?

Корней растерялся: первый раз в жизни довелось ему соврать, и вот во что это выливается. Сразу оказался в полной осаде. Куда деваться? А куда тут денешься? Хочешь, не хочешь - либо дальше ври, либо сознавайся. Сознаться, кто поверит. Стал дальше выдумывать:

- Ежели старая соизволит еще придти, я передам ей наш разговор.

- Зачем передавать? Ты лучше сведи нас с нею.

Что оставалось Корнею делать.

- Ладно,- сказал, но тут же оговорился: - Ежели, конешно, она того захочет.