Время покупать черные перстни

И ведь сто, нет, тысячу лет ей говорили, что добром это не кончится, не может кончиться! Что вовсе не девичье, и уж тем более не женское (с девичьими делами теперь, в эпоху чемпионов мира по женскому самбо и мото-ризированных рокерш, стало окончательно неясно, какие дела девичьи, а какие - нет. А, впрочем, ведь и с женскими то же самое! Хоккеистки, гонщицы...). Да, кстати, а как будет слово, обозначающее "борца женского пола", звучать? Кандратьев утверждал, что "Борька". Майя аж дверями хлопать начинала, как это слышала. В раннем детстве, когда еще в райцентре жили, кабан у них был, Борька. А этот насмешник ее кабаньим именем окрестил! Вообще он псих, этот Кандратьев! Был, как все люди, Кондратьев. Потом решил выпендриться, уплатил там сколько положено - и на пятый курс пришел уже с буквой "а" в фамилии. Теперь он, конечно, на земле единственный. Это у него бзик такой, быть единственным, первым, непохожим. Он ее в прошлом году просто замучил: "А я у тебя первый? А какой? Ну, по счету? А в это место тебя до меня целовал кто-нибудь? А в это? А сюда?" И попробуй объясни ему, что все всех во все места целуют, и найти нецелованное мужчиной место на теле двадцатидвухлетней женщины, наверное, так же сложно, как в Москве сыскать место внутри Садового кольца, куда не ступала нога человека. Ну да, она его любит. И тех, кто был до него, тоже любила. А как же? Без любви это безнравственно. Конечно, любила. Ну, ошибалась. Все было немножко не совсем то. И с ним еще не до конца ясно, он вполне то, или тоже не совсем то. И ей, конечно, хочется, чтобы он оказался вполне подходящим, ей давно пора замуж и деточек рожать. Она же здоровая, темпераментная баба. В зеркало по ширине бедер не вмещается! Но ошибиться и потом всю жизнь мучиться? Нет! Двадцатый век. Ошибки женщины в наше время почти все поправимы... А Кандратьев ей серьезно нравился. И как хозяин, и в постели, и всяко. Вот только... Вот только это стремление выпендриться, подчеркнуть свою особость. Он не объяснял, зачем это, только говорил тихо, но неопределенно: "Так надо!". И Майя, которой так хотелось подыскать оправдание, извинение или хотя бы уж объяснение каждому шагу своего избранника, для себя придумала такое: он, наверное, пришелец и ждет своих, корабль связи там, что-нибудь в этом роде. А чтобы не затруднять поиск, делает так, чтобы в любой толпе не затеряться. Что? Глупо и маловероятно! Ну да, конечно. Зато ведь как интересно! Такому можно все простить, правда? Он же старается, он хочет как лучше. Но он чужой тут, он не знает, как этого добиться, чтобы всем было хорошо. И попадает впросак то и дело. Нет, она должна, понимаете, просто обязана быть с ним рядом. Ничего более. Просто жить с ним рядом, каждый день, просто приучать его своим примером к тому, чего людям надо. Не надо ничего неестественного. Просто жить. Это сознание, что она, может, для того и на свет родилась, чтобы пришельцу сделать мир людей не чужим, ее отчасти даже окрыляло. Понимаете, она, выходит, не просто так живет, как все, а с высокой целью. Ее предназначение таково! А у вас, да-да, вот у вас лично, есть предназначение? Вот почему лично вы живете уже столько лет подряд? Просто потому, что родились? Э! Вот она так не смогла бы. Ей непременно надо, чтобы все в ее жизни (она вовсе не настаивает, чтобы все, чтобы вот вы жили так же. Речь только о ней самой!) было осмыслено, от мелочей до главного. И Кандратьев, который был не первым, а четвертым мужчиной в ее жизни, мог стать последним. И единственным (видите ли, женщины так устроены: для них последний всегда единственный). Потому что он тоже, кажется, искал смысл жизни и каждого шага, или имел их. Майя это чувствовала! И это была ее первая иллюзия.

2