Время полдень. Место действия

У пушки, прижавшись к щитку, ошалелый молодой батареец, оглушенный и раненый, опустил автомат. Пробегая мимо, ухватил на секунду его молодую жизнь. Отмахнулся от нее на лету, перепрыгивая гору стреляной меди, груды дымящейся ветоши. И почти забывая о нем, на последнем полуобороте, не сам, а силой движения пустил в него очередь, успев разглядеть его удивление в смерти.

И потом, после боя, когда варили в избе картошку, все влекло его встать, пойти за околицу, посмотреть то лицо у немца…

— А сейчас, — говорил в микрофон солист с утонченно-лживой задушевностью, — мы исполним музыкальный привет нашего гостя из Павлодара. Народный танец «цыганочка»!.. Просьба к остальным нашим гостям не занимать места для танца.

И с первым звучанием, торопливо, словно боясь упустить секунды, желая испытать всю, от начала, сладость, выскочил высокий парень в белоснежной рубахе, с открытой грудью, в начищенных башмаках. Ими засверкал, зашелестел, заметался. И мгновение его одиночества и господства. А потом все повскакало, кинулось, заходило ходуном, тряся чубами, прическами. Железнодорожники, ревизорши, «Сельхозтехника» пошли колесить и гулять под несуществующим солнцем.

Ольга, выплывшая из его рассказа, из тех снегов, в этот веселый, слегка туманный, многоликий ад, думала: кто она для него, если слушает, а он говорит? Кого он в ней видит? Кто там несся над ним в тех снегах, сберегая его от пуль? Что должна она совершить теперь и потом, от чего его защитить? И ведь где-то есть та деревня, то поле и безвестная, глухая могила убитого им батарейца?

— И еще была… Одна из последних… Атака сорок пятого года…

— Расскажите…

— Одна из последних…

…Немецкая ратуша с нишами по фасаду, с золочеными статуями королей и святых, с жестяной звонкой путаницей флюгеров. И с двумя проломами в центре — след от ударов самоходки, отдыхающей за углом, зарывшись кормой в развалины.

Военный переводчик выставил мегафон, предлагает им сдаться. В ответ два фаустснаряда, повесив дымные плети, рванули огненно в стену, пытаясь достать самоходку.

Ротный с забинтованным горлом, его булькающий приказ: «Атакуйте!»

И последний напор и ярость. Вал по этажам, выскабливающий, выдирающий с корнем. Подбрасывали их ударами вверх, к чердакам.

И те, ощутив свой конец, высыпали последним десятком. В рост, в черном, без касок, засучив рукава, выхватив кинжалы, ринулись сверху. Их командир, тучный старик, махал пистолетом, направляя бросок.

И такое ослепление в гневе к тем, с тесаками. Мгновенное их истребление, их последней гордыни. Молча, без криков «ура», раздувая за спиной крылья плащ-палаток, сводя огненное острие атаки, победное ее завершение.

Кинулся сквозь дым к командиру, но застыл, давая свершиться. Видел: старик засунул в рот дуло, стиснул зубами и выстрелил. Опрокинулся седой головой…

Ковригин очнулся. Вокруг распадался танец. Гомонили, смеялись. Звякала официантка подносом. Женщины, сдвинувшись в круг, пели знакомую песню. Оркестр убирал инструменты. Все было почти просветленным. И лишь по углам, улетая, чуть синела пороховая гарь…

Он провожал ее к дому по ночному угасшему городу, с темными, по-рабочему спящими зданиями. Чувствовал утомление, пустоту, смущение. Неясное в чем-то раскаяние. Хотел ее отпустить, расстаться.

Ольга шла молча, испытывая к нему нежность, благодарность. Хотелось его обнять прямо здесь, под фонарем, кидающим желтоватый круг на асфальт. Ну, не под этим, под следующим… Ну, под другим, под третьим…

Шла, не в силах разрушить возникшую оболочку, в которой напряженно, болезненно билась ее жизнь и желание.

— Пришли, — сказала она, останавливаясь у подъезда. — Спасибо… Завтра я уезжаю…

— Да? — спросил он. — Разве завтра? Это куда же? В село?

— Да, я вам говорила… Потом у меня отпуск… Потом на курсы в Москву… Но хочу уехать пораньше, провести свой месяц, ну не знаю где… может быть, в Ленинграде…

— Да, хорошо путешествовать, — рассеянно отозвался он.

Ольга чувствовала, как он удаляется в свое утомление, какая разница между ними и лет, и усталостей, и их связь на глазах исчезает. Сейчас разойдутся, наверное, никогда не увидятся. И есть еще секунды последние, — коснуться руки, сказать.

Не могла. В ней все окаменело, остыло. «Уж пусть как случилось», — думала она отрешенно.

— А я завтра в Караганду уезжаю, — сказал он. — Предстоят выступления, встречи… Хочу побывать на шахтах… Спасибо вам за исцеление… Может, черкну вам в село-то, с отчетом о сердце… Какой-нибудь рецепт подскажете… Как вам писать?

Он протянул ей блокнот, перо. Она бегло написала. Вернула блокнот и ушла.

Снег и уголь