Время Полицая (СИ)

На столе, заслонив собой кассира, болтая в воздухе ножкой, сидела цыганка по имени Кобра. А рядом на том же столе красовался сумарь, черный кожаный бэг, с которого все началось.

- Отдай ему то, что взял, - попросила Кобра, кивнув на перепуганного кассира.

- Без проблем. - Вадим подплыл к столу и положил жетоны перед дядькой. - Приятно тебя видеть, - сказал он Кобре.

- Приятно меня видеть! - польщено растаяла та. - Продвигаешься, Чапаев. Очень немногим приятно меня видеть.

- Мои акции подскочили? - он кивнул на сумку: - Это мне?

- От Насти. - Кобра заботливо поправила торчавший воротник на его куртке. - А спасибо скажи Олесе.

- Я все-таки ее достал?

- Это что-то. Блицкриг. Как она была вчера счастлива! Олеся никому еще так не верила, никому.

- Почему Люшечка этого не знает?

- Тебе недостаточно, что знаю я?

- Ты видишь, что он со мной сделал? - Вадим покрутил перед цыганкой перебитой рукой.

- Так, он тупой, - улыбнулась Кобра. - Ты еще не понял?

- А мне пофиг. Я не хочу боли.

- И ему пофиг. Ему лишь бы кресло не съезжало, мальчик мой, а кто у него там: ты или Полицай, - какое ему дело?

- Короче, я уже задыхаюсь от твоих приколов, красавица. Я скоро подохну от этих шуток. Что это? - Он ткнул пальцем в сумку: - Зачем ты это принесла?

- Это Настя. Решила выйти сухой из болота, сама пришла.

- Отнеси ей обратно.

- Я что, носильщик?

- ... Слушай, зачем ты вообще с нами связалась? У тебя дел больше нет?

Он дотронулся до шоколадной ладони Кобры сначала одним пальцем, затем вторым, третьим... Наконец, осмелел, поднял ее руку с серебряными браслетами к своему лицу и лизнул впадинку между большим и указательным пальцами. Он прижал ее к губам и закрыл глаза. В это мгновение он пережил нечто божественное, ясное, блаженное. Всё сгинуло, всё растворилось, всё исчезло. Осталось беспредельное материнское лоно вселенной… Ни одного предмета, только любовь. Только любовь...

- Я так плакала о тебе, так плакала... - прошептала вдруг Кобра.

- Мама?

Цыганка коснулась второй рукой его темени, и в этот момент он понял, что победил.

- Я, правда, хочу тебя, правда... - Он без малейшего страха посмотрел в глаза Кобры. Это были самые чистые и простые глаза на свете, роднее тебя самого.

- Я знаю.

- Но когда ты рядом, я не живу. Посмотри, я еле стою. А я хочу жить, Кобра, я хочу жить. Ну, зачем ты к пришла? Ты смеешься, тебе все хи-хи-ха-ха? Люди такие маленькие, да? Такие жалкие, тупенькие... А что мы можем? Что с нас брать? У нас только деньги, Кобра, только деньги, над этим даже смеяться смешно. Если б мы могли, если б мы знали, что делать, кроме денег. Но нам же ничего не дали. Ничего, кроме денег. На свету мы дохнем как комары, в темноте ревем как молокососы. Если б кто-нибудь нам сказал, Кобра, если б кто-нибудь...

- Ладно, живи. - Кобра одернула руку, к которой он приклеился, и соскользнула со стола.

- Кобра! - Он попытался ее остановить. Глупо, конечно.

- Я проголодалась, пусти! - Она оттолкнула его и пошла к выходу. - Я хочу есть. И не дай божок, мне сегодня подсунут кетчуп вместо крови.

Дверь хлопнула.

Вадим остался один на один с обомлевшим кассиром.

- ... Вот это баба, - изумленно произнес тот, позабыв, как, чуть ранее, ему едва не разнесли череп из-за трех жетонов.

- Какая баба? - переспросил Вадик.

- Эта ж цыганка. Как ты ее назвал? Кобра?

- Где Кобра? Где цыганка?

- Была же...

- Да? Ты ее видел? Ты ее хорошо разглядел?

- …?

- Эта баба, - сказал Вадим, растопырив пятерню перед носом кассира, как при первой встрече. - Эта изумительная женщина хочет есть, ты слышал?

- Да, слышал. - Мужик вновь окосел.

- Если сегодня в этом городе не найдется того, кто сможет накормить эту бабу, она завтра поднимет Неву настолько, что не видно будет телевизионной вышки. - Вадим опустил руку: - Женат?

- Женат, двое детей, - отрапортовал кассир, чтобы его не убили.

- Любишь жену? - Вадим открыл сумку.

- Да.

- А детей?

- Да.

- Купишь детям игрушки, - распорядился Вадим, выложив мужику сто баксов двадцатками и десятками. - А с женой выпьешь за мое здоровье. А я выпью за твое.

13

Он выпил в "Корчме" на Среднем проспекте Васильевского острова, в кабачке студентов и промышленных кадров. Более того, он оставил там триста баксов, угостив всех, кто оказался с ним под одной крышей.

- "Ни земли, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать…" - затянул один осоловевший студент. Он сидел напротив Вадима, заливал пивом горечь нищеты и вспоминал Бродского.

- Как тебя звать? - спросил Вадим.

- Рома.

- А я Романов.

Рома с достоинством поднял вверх указательный палец:

- Почти тезки. Почти! - Он не собирался сокращать дистанцию. - "Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду, между выцветших линий на асфальт упаду..."

- Классно - да? - "на асфальт упаду..." - прицепился Вадим. - А дальше? Что дальше?

- "И душа неустанно, отлетая во тьму, поплывет над домами в Петроградском дыму..."

- Да, да, да...

- И апрельская морось,

под затылком снежок,

и услышу я голос:

- до свиданья, дружок.

И увижу две жизни

далеко за рекой,

к равнодушной отчизне

прижимаясь щекой,

- словно девочки-сестры

из непрожитых лет,