Читаем Время Полицая полностью

Время Полицая

На столе, заслонив собой кассира, болтая в воздухе ножкой, сидела цыганка по имени Кобра. А рядом на том же столе красовался сумарь, черный кожаный бэг, с которого все началось.

– Отдай ему то, что взял, – попросила Кобра, кивнув на перепуганного кассира.

– Без проблем. – Вадим подплыл к столу и положил жетоны перед дядькой. – Приятно тебя видеть, – сказал он Кобре.

– Приятно меня видеть! – польщено растаяла та. – Продвигаешься, Чапаев. Очень немногим приятно меня видеть.

– Мои акции подскочили? – он кивнул на сумку: – Это мне?

– От Насти. – Кобра заботливо поправила торчавший воротник на его куртке. – А спасибо скажи Олесе.

– Я все-таки ее достал?

– Это что-то. Блицкриг. Как она была вчера счастлива! Олеся никому еще так не верила, никому.

– Почему Люшечка этого не знает?

– Тебе недостаточно, что знаю я?

– Ты видишь, что он со мной сделал? – Вадим покрутил перед цыганкой перебитой рукой.

– Так, он тупой, – улыбнулась Кобра. – Ты еще не понял?

– А мне пофиг. Я не хочу боли.

– И ему пофиг. Ему лишь бы кресло не съезжало, мальчик мой, а кто у него там: ты или Полицай, – какое ему дело?

– Короче, я уже задыхаюсь от твоих приколов, красавица. Я скоро подохну от этих шуток. Что это? – Он ткнул пальцем в сумку: – Зачем ты это принесла?

– Это Настя. Решила выйти сухой из болота, сама пришла.

– Отнеси ей обратно.

– Я что, носильщик?

– … Слушай, зачем ты вообще с нами связалась? У тебя дел больше нет?

Он дотронулся до шоколадной ладони Кобры сначала одним пальцем, затем вторым, третьим… Наконец, осмелел, поднял ее руку с серебряными браслетами к своему лицу и лизнул впадинку между большим и указательным пальцами. Он прижал ее к губам и закрыл глаза. В это мгновение он пережил нечто божественное, ясное, блаженное. Всё сгинуло, всё растворилось, всё исчезло. Осталось беспредельное материнское лоно вселенной… Ни одного предмета, только любовь. Только любовь…

– Я так плакала о тебе, так плакала… – прошептала вдруг Кобра.

– Мама?

Цыганка коснулась второй рукой его темени, и в этот момент он понял, что победил.

– Я, правда, хочу тебя, правда… – Он без малейшего страха посмотрел в глаза Кобры. Это были самые чистые и простые глаза на свете, роднее тебя самого.

– Я знаю.

– Но когда ты рядом, я не живу. Посмотри, я еле стою. А я хочу жить, Кобра, я хочу жить. Ну, зачем ты к пришла? Ты смеешься, тебе все хи-хи-ха-ха? Люди такие маленькие, да? Такие жалкие, тупенькие… А что мы можем? Что с нас брать? У нас только деньги, Кобра, только деньги, над этим даже смеяться смешно. Если б мы могли, если б мы знали, что делать, кроме денег. Но нам же ничего не дали. Ничего, кроме денег. На свету мы дохнем как комары, в темноте ревем как молокососы. Если б кто-нибудь нам сказал, Кобра, если б кто-нибудь…

– Ладно, живи. – Кобра одернула руку, к которой он приклеился, и соскользнула со стола.

– Кобра! – Он попытался ее остановить. Глупо, конечно.

– Я проголодалась, пусти! – Она оттолкнула его и пошла к выходу. – Я хочу есть. И не дай божок, мне сегодня подсунут кетчуп вместо крови.

Дверь хлопнула.

Вадим остался один на один с обомлевшим кассиром.

– … Вот это баба, – изумленно произнес тот, позабыв, как, чуть ранее, ему едва не разнесли череп из-за трех жетонов.

– Какая баба? – переспросил Вадик.

– Эта ж цыганка. Как ты ее назвал? Кобра?

– Где Кобра? Где цыганка?

– Была же…

– Да? Ты ее видел? Ты ее хорошо разглядел?

– …?

– Эта баба, – сказал Вадим, растопырив пятерню перед носом кассира, как при первой встрече. – Эта изумительная женщина хочет есть, ты слышал?

– Да, слышал. – Мужик вновь окосел.

– Если сегодня в этом городе не найдется того, кто сможет накормить эту бабу, она завтра поднимет Неву настолько, что не видно будет телевизионной вышки. – Вадим опустил руку: – Женат?

– Женат, двое детей, – отрапортовал кассир, чтобы его не убили.

– Любишь жену? – Вадим открыл сумку.

– Да.

– А детей?

– Да.

– Купишь детям игрушки, – распорядился Вадим, выложив мужику сто баксов двадцатками и десятками. – А с женой выпьешь за мое здоровье. А я выпью за твое.

Он выпил в "Корчме" на Среднем проспекте Васильевского острова, в кабачке студентов и промышленных кадров. Более того, он оставил там триста баксов, угостив всех, кто оказался с ним под одной крышей.

– "Ни земли, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать…" – затянул один осоловевший студент. Он сидел напротив Вадима, заливал пивом горечь нищеты и вспоминал Бродского.

– Как тебя звать? – спросил Вадим.

– Рома.

– А я Романов.

Рома с достоинством поднял вверх указательный палец:

– Почти тезки. Почти! – Он не собирался сокращать дистанцию. – "Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду, между выцветших линий на асфальт упаду…"

– Классно – да? – "на асфальт упаду…" – прицепился Вадим. – А дальше? Что дальше?

– "И душа неустанно, отлетая во тьму, поплывет над домами в Петроградском дыму…"

– Да, да, да…

– И апрельская морось,

под затылком снежок,

и услышу я голос:

– до свиданья, дружок.