– О да, меня часто принимают за крупную чернокожую женщину, – согласился Гамаш. – Мне говорят, что это моя лучшая черта.
– А вот меня никогда за нее не принимают. И это мой главный недостаток, – сказала Клара.
Она обратила внимание на задумчивый взгляд его карих глаз. На его неподвижность. На подрагивающую слегка руку. Слегка, но все же заметно.
– Вы здоровы? – спросила она.
Гамаш улыбнулся, кивнул и поднялся:
– Абсолютно.
Он прицепил поводок к ошейнику Анри и надел на плечо сумку с собачьими припасами.
И они пошли по деревне – человек и собака – в красном, зеленом и золотом свете трех громадных сосен, оставляя следы в снегу, похожем на витражное стекло. Гамаш думал о том, что он сказал Кларе те самые слова, которые говорил Анни.
Когда ничто не помогло – психоанализ, посредничество, мольбы продолжить лечение, – Анни попросила Жана Ги покинуть их дом.
В тот сырой осенний вечер Арман сидел в машине по другую сторону улицы от их жилища. С деревьев падали мокрые листья, подхватываемые порывистым ветром. Они прилипали к лобовому стеклу, устилали дорогу. Он ждал. Наблюдал. Вдруг дочери понадобится его помощь.
Жан Ги ушел без принуждения, но, уходя, он увидел Гамаша, который и не пытался прятаться. Бовуар остановился посреди блестевшей под дождем улицы, окруженный вихрем мертвых листьев, и в его взгляде было столько яда, столько ненависти, что это потрясло даже главу отдела по расследованию убийств. Но и тут старший инспектор нашел чем успокоить себя. Теперь он знал, что если Жан Ги и надумает причинить вред кому-то из Гамашей, то только не Анни.
Тем вечером он ехал домой, испытывая облегчение.
С тех пор прошло уже несколько месяцев, и Гамаш знал, что у Анни больше не было никаких контактов с Жаном Ги. Однако это не означало, что она не тоскует по нему. По тому Бовуару, каким он был прежде и каким мог стать снова. Если ему предоставить шанс.
Когда Гамаш вошел в дом Эмили, Тереза поднялась с кресла у огня.
– Кто-то здесь хорошо вас знает, – сказала она, протягивая Гамашу хрустальный стакан. – Оставили бутылку отличного виски в буфете, пару бутылок вина и пиво в холодильнике.
– А в духовке – курица в вине, – добавил Жером, выходя из кухни с бокалом красного вина. – Она греется. – Он поднял бокал. – À votre santé[31]
.– Будьте здоровы, – отозвался Гамаш, поднимая стакан за Брюнелей.
Тереза и Жером заняли свои места, уселся и Гамаш, стараясь не расплескать виски в процессе посадки. Рядом с ним на диване лежала мягкая подушка, и он шутки ради хлопнул по ней ладонью.
Звуков музыки оттуда не полилось, но он сам тихонько напел несколько нот из «Гуронской рождественской песни».
– Арман, как вы нашли этот дом? – спросила Тереза.
– Его нашел Анри, – ответил Гамаш.
– Ваш пес? – уточнил Жером.
Услышав свое имя, Анри поднял голову и снова ее опустил.
Брюнели переглянулись. Анри, будучи красивой собакой, все же никогда бы не смог поступить в Гарвард.
– Понимаете, он здесь жил, – объяснил Гамаш. – Его еще щенком взяла из собачьего приюта мадам Лонгпре. Вот почему он знал этот дом. Мадам Лонгпре умерла вскоре после нашего знакомства. Так у нас с Рейн-Мари и появился Анри.
– А кому теперь принадлежит дом? – спросила Тереза.
Гамаш рассказал об Оливье и о событиях сегодняшнего утра.
– Ну вы и хитрюга, Арман. – Тереза откинулась на спинку кресла.
– Уж не хитрее той маленькой шарады в вашем кабинете.
– Oui, – согласилась она. – Извините.
– А что ты сделала? – спросил Жером у жены.
– Она вызвала меня к себе в кабинет и устроила головомойку, – ответил Гамаш. – Сказала, что у меня бред и она больше не хочет участвовать в моих играх. Даже пригрозила пойти к Франкёру и все ему рассказать.
– Тереза, ты мучила и водила за нос такого несчастного, слабого человека?
– Пришлось. На тот случай, если меня прослушивают.
– Вы меня убедили, – сказал Гамаш.
– Правда? – На ее лице появилось довольное выражение. – Замечательно.
– Я слышал, его легко провести, – сказал Жером. – Его доверчивость стала притчей во языцех.
– Все детективы, расследующие убийства, страдают доверчивостью, – согласился Гамаш.
– И как же вы все-таки догадались? – спросил Жером.
– Помогли годы тренировки. И глубокое знание человеческой природы, – сказал Гамаш. – К тому же Тереза дала мне кое-что.
Он вытащил из кармана аккуратно сложенный лист бумаги и протянул Жерому.
– Когда Оливье позвонил и сказал, что мы можем воспользоваться домом Эмили Лонгпре, я на обороте записки Терезы написал свою и попросил инспектора Лакост показать мое сообщение вашей жене.
Жером перевернул лист и увидел почерк Гамаша: