Время прибытия

– Очень ты суетишься.

– А у меня нет папы-начальника, чтобы я не знал, куда руки от скромности девать, пока он бы мне по телефону жизнь устраивал!

Торопясь к двери, Шумилин хотел возразить, но тут грянул прямой телефон, и он быстро вернулся.

Звонила Галя. По-семейному, как ни в чем не бывало, только немного заискивающе, она просила привезти от свекрови Лизку «к нам домой» и, если можно, освободить вечер, чтобы поговорить…

Такого поворота событий первый секретарь не ожидал.

– Алло, что ты молчишь? – тревожно спросила жена.

– Подожди, – ответил он и закрыл трубку ладонью: в дверь шумно входили Ковалевский и Околотков.

– Ну, братцы мои, заработались! – улыбнулся Владимир Сергеевич. – Городское начальство встретить некогда.

– Ничего, это болезнь роста! – в тон ему шутил Околотков.

– Командир! – одними губами умолял Чесноков.

– Алло, Коля, что ты молчишь?! – ладонью, зажимающей трубку, слышал Шумилин голос Гали.

Он встал навстречу вошедшим, шагнул из-за стола и увидел вокруг окаменевшую и накренившуюся зыбь моря. Вверху, на фоне безоблачного, цвета густой грозовой тучи неба сияло зеленое с кровавым ободком солнце. И еще человек почувствовал, что больше не умеет плавать…

1981, 1984

Как я был колебателем основ

Много лет подряд на встречах с читателями мне задают один и тот же вопрос. Звучит он по-разному, но смысл сводится к следующему:

– Не раскаиваюсь ли я в том, что своими повестями «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками» и «Сто дней до приказа» способствовал развалу СССР и крушению социализма?

Вопрос – прямой, но не простой.

В молодости у меня был заготовленный ответ: я, мол, вам не горный мальчик, который, стегая прутиком Терек, думает, будто именно по этой причине река несется, воя и пенясь. С возрастом пришло понимание: каждый человек в той или иной степени участвует в истории. Виновата ли капля дождя в том, что наводнение снесло с лица земли город? И да, и нет… Я не раскаиваюсь в сказанном и написанном, ибо всегда брался за перо по любви или ненависти, а не по расчету. Однажды я выпивал с одним писателем, начинавшим бодро и свежо, но к концу перестройки совсем потерявшимся в буйном литературном процессе тех лет. Опрокинув рюмку, он долго смотрел на меня с туманной пристальностью и вдруг проговорил:

– Не понимаю!

– Чего?

– Ты когда написал «ЧП районного масштаба»?

– В 81-м.

– А как ты вычислил, что начнется перестройка?

– Я не вычислял. Просто жгло изнутри.

– А «Сто дней до приказа» когда написал? – спросил он с тонкой улыбкой кухонного провидца.

– В 80-м…

– Тоже жгло?

– Жгло!

– Ладно, своим-то врать! Но как ты это высчитал? Не понимаю…

Кстати, и критика почему-то окрестила меня «конъюнктурным» писателем. Хотя конъюнктурщик талантливо или бездарно, но главное – оперативно реагирует на то, что свершилось. Мои же повести лежали в столе и ждали своего времени, чтобы вдруг стать «конъюнктурными». Странно, не правда ли? Впрочем, об отношении критики к моим сочинениям мы еще поговорим. А сейчас вернемся к вопросу: чувствую я вину или не чувствую? Чтобы ответить, я и написал этот очерк.

1

В один из январских дней 1985 года (теперь уже не помню, в какой именно) я проснулся, извините за прямоту, знаменитым на всю страну. Уснул среднеизвестным поэтом, а проснулся популярным прозаиком. Случилось это в день, когда январский номер «Юности» очутился в почтовых ящиках трех с половиной миллионов подписчиков. Я тоже достал из железной ячейки долгожданный журнал, предусмотрительно вложенный почтальоном в газету (дефицитную периодику в подъездах тогда уже подворовывали), раскрыл и огорчился: с фотоснимка на меня смотрел длинноносый парень, неумело канающий под «задумчивого». По советскому же канону фотопортрет должен был улучшать автора, приближая его к идеалу, когда в человеке все прекрасно – и далее по Чехову. За образец брали портреты членов Политбюро, висевшие тогда во всех присутственных местах. Позже пошла мода на «устрашнение» внешности известных людей. Мол, такой же человек, как мы с вами! Сначала это забавляло, но потом, когда в телевизоре появились уродливые дикторы, которыми можно пугать детей, стало понятно: налицо тенденция с неясными, но дальними целями. Однако я забежал вперед…

А тогда, прижимая к груди журнал, я подхватился и поехал в редакцию «Юности», располагавшуюся на «Маяковке» в многоэтажном доме в стиле «ар нуво» – как раз над рестораном «София». На второй этаж вела лестница, достаточно широкая, чтобы две даже очень крупные фигуры советской литературы, пребывающие в идейно-эстетической вражде, могли свободно разминуться. Тогда писатели противоположного образа мыслей печатались в одних и тех же журналах. И это было нормально. Теперь же, если почвенник и забредет в «Новый мир», то лишь в состоянии полного самонепонимания. Так с пьяных глаз ломятся в дамскую комнату. Но и либеральный автор никогда не заглянет в логово «Нашего современника». Из боязни. Если узнают соратники по общечеловеческим ценностям, рюмки на букеровском приеме не нальют!