Время приходить

Слепящий луч прожектора бил со стены, упирался в него, и он был виден отовсюду, совершенно беззащитный, голый, с перочинным ножиком в руке…

Ему стало жутко.

— Вы поглядите, — возмущенно крикнул кто-то, — этот наглец ходит голый меж людей! Ему нечего скрывать!.. Я не знаю, как это назвать, но это… это…

— Голый, голый! — завопила вмиг набежавшая толпа. — Да по какому праву? Что он о себе такое думает?!

Ну вот и все, сказал он сам себе.

Смешной, несчастный фараон — ты был непозволительно наивен…

Как можно завоевать души людей, если ты голый, если по тебе видно, что ты ничего не в силах утаить, не можешь себя выдать за другого?!.

Бедный голый пришелец…

Люди попросту не воспримут всерьез — ни тебя самого, ни твоих устремлений. А это — провал, это — конец!..

Он заметался, как зверь в тесной клетке.

Со всех сторон на него смотрели, наседали люди — чьи сердца он тщился покорить, о боги, боги?!.

Он рванулся к стене, достиг ее и стал карабкаться.

Он цеплялся за малейшие выступы, тончайшие трещины и, обдирая с пальцев кожу, медленно-медленно полз наверх — только наверх, прочь из этой человеческой ямы, прочь от города и света!

Наконец он взобрался.

Коротко оглянувшись, он перебежал стену, чтобы начать спуск, и в ту же секунду что-то обожгло его, вонзившись глубоко в живот.

Ничего не соображая, он скатился по шаткой лестнице и, падая и спотыкаясь, теряя силы с каждым шагом, побрел по пустыне, куда-нибудь — теперь какая разница, куда?! — и рассудок его помрачился, и желания оставили его, он только машинально двигался вперед, вперед, не видя и не слыша ничего, шатаясь, будто пьяный, а кусок раскаленного железа сидел в животе и раздирал его плоть, его душу на части.

Он упал и уже не сумел подняться.

Он лежал, дрожа от холода и боли, над ним сияли звезды, а вокруг была пустыня, голая, как он сам, пустыня, и где-то вдали чернели стены замка, зубчатые стены, которые непонятно для чего воздвигли люди, — ведь любой из них мог тоже оказаться здесь, снаружи…

Или — не любой?

Кто замышлял и строил — тот всегда внутри, и кто подстраивался — тоже…

Ему было мучительно больно.

Он даже не мог пошевелиться…

Неужели и вправду конец? — вяло, точно не о себе, подумал он и вдруг заплакал.

Он всегда боялся смерти (слишком молод был — поэтому, наверное…), да-да, панически боялся, но никогда еще она не возникала так близко, лицом к лицу…

Ему неодолимо стало жаль себя, нет, не того, чего он не добился в жизни, — именно себя.

Он страшился перестать существовать — как это вообще возможно, вдруг взять и умереть, а как же небо, воздух, книги, музыка, любовь — все прах, да?

Словно бы и не было совсем? И впредь уже не будет: раз — и всё. И дальше — ничего…

Как так?!

Железная стрела торчала из живота.

Он опасался выдернуть ее — из раны хлынет кровь, а вида крови он не выносил…

На него нашла икота. Затем стошнило.

А он лежал, уткнувшись лицом в эту гадость, и бессильно плакал.

Бедный фараон, шептал он, от тебя не останется даже мумии, бедный фараон!..

Внезапно ему стало все равно, и он, закричав от боли, выдернул стрелу.

Потом приложил пальцы к пылающей ране и с отвращением лизнул их — странно, он не почувствовал привкуса крови, и вообще крови не было, не было совсем…

— Люди, — тихо позвал он, — помогите, люди… Я же умираю… А?..

Было тихо.

Даже звезды молчали в эту ночь.

А ведь прежде он частенько слышал их, когда был фараоном, любознательным пришельцем, он слышал этот голос вечности…

А что теперь?

Прощай — и навсегда?..

И тут он понял, что проиграл.

Общительный одиночка… Шут! Такие непременно остаются в проигрыше.

Ярость, клокоча, вдруг поднялась и захлестнула все другие чувства.

Проиграл?

И ладно! Пусть! Плевать!

Он схватил нож и стал безжалостно кромсать себя, он вырезал из себя всю свою душу и вырвал из тела все тончайшие корни ее.

Потом, стиснув зубы, вырыл острием ножа яму — и закопал свою душу.

Теперь он мог идти к людям.

Желанный и нестрашный. Как герой…