Время рискованного земледелия

– С понедельника у тебя. Найдёшь куда положить? Да! На все праздники! Ещё своих в отгулы отправил. Так что до двенадцатого мая.

4

Кто-то подёргивал, кто-то ходил в толще воды рядом с наживкой, тянул за леску, но не ловился. Наконец поплавок резко ушёл под воду, Шахрай подсёк, и в воздухе сверкнула тёмная патина чешуи.

Рыба была такая же, как попалась по осени Беляеву: чёрно-зелёная в пятнах, пузатая, с большой зубатой пастью и растопыренными в стороны плавниками.

– Ух ты! Ротан! Мировая вещь, если правильно приготовить. Его разные дураки сорным считают, а это самый класс. Деликатес!

Шахрай аккуратно высвободил крючок из рыбьей губы и бросил ротана в ведро.

– А ты говоришь, фигово с рыбалкой! Сейчас наловим с десяток, покажу, как их запекают. Духовка у тебя работает?

Про духовку Беляев не знал. Всю осень и зиму готовил он в печи, чтобы не тратить зря газ.

– В печи ещё лучше, – обрадовался Шахрай, вытер руки о тряпицу и насадил свежего червя.

Но клёв как отрубило. Сколько ни забрасывал приятель поплавок, сколько ни менял глубину, сколько ни плевал на наживку, ни капал чесночным рыболовным соусом, ни заменял червяка опарышем, а опарыш тестом – не клевало.

Беляев сидел на бревне, прижимал ко лбу банку с пивом и смотрел, как приятель переходит с места на место, меняет глубину и наживку. Накануне они крепко выпили за Шахраев приезд, ходили уже вместе с Пуховым в магазин за добавкой, пели, сидя в огороде, пока пуховская жена не погнала их матом.

Шахрай приехал на поезде, свой «Лендровер» он отогнал на сервис. Беляев встретил приятеля на вокзале во Владимире и до самого поворота на Трухачёво слушал горячий монолог про то, что превращают Москву «чёрт знает во что» и про то, что «никто не хочет работать». Пока жили они в соседних квартирах, Беляев от бесед про политику порядком устал. Но тут, соскучившись за год по запыхающейся Шахраевой скороговорке, слушал с радостью, даже кивал и поддакивал. Стоило, впрочем, свернуть с трассы и покатить солнечной петляющей дорогой мимо деревень со старыми тёмными избами, мимо соснового бора, мимо заросших березняком покосов, и на приятеля снизошло умиротворение. Он вдруг улыбнулся, сказал: «Да и хер с ними», опустил стекло со своей стороны и дальше задумчиво то и дело повторял: «Красота какая! Красота!»

– Что же ты будешь делать! – кипятился Шахрай, в очередной раз перебросив удочку. – Прав почтальон твой, надо ехать на Клязьму. Тут, похоже, мы единственного ротана поймали. Да, это вам не моя Волга.

Леонида приятели встретили утром, когда, тяжело вздыхая, шли через пилораму в магазин, прихватив удочки. Он догнал их на велосипеде.

– На Войнингу, что ли?

– Не, вон на наше озерцо.

– Бог в помощь. Но это не рыбалка.

– Куда ехать-то? Научи!

– На Клязьму поезжайте, за Боголюбове, где Нерль впадает. Нерль холодная, Клязьма – тёплая. На границе температур мелюзга кормится, потому вся щука там. Хочешь на спиннинг, хочешь на фидер. Это уже к чему привык.

Беляев с трудом сдерживал икоту. Вчера он уже обещал отвезти Шахрая на Клязьму, но утром понял, что за руль не сядет.

– Это, кстати, тебе. – Леонид вручил Беляеву конверт. – Опять из Красноярска. Кто пишет-то, выяснил?

– Да так, – промямлил Беляев, – сын.

– Ты же говорил, бездетный.

Беляев развёл руками.

– Оказалось, не совсем.

– Ну, поздравляю!

Беляев пожал протянутую ему почтальоном руку.

– Бывай, папаша, но от проставы не отвертишься. С тебя причитается.

Леонид вскочил на велосипед и резво покатил по бетонным плитам бывшего тока.

– Ого! – присвистнул Шахрай. – Какие новости. И от кого ребёнок?

– Кабы знать. Да и неудобно спрашивать. Не ребёнок уже. Взрослый человек. Вот приедет…

– Уже приедет?

– Пригласил. Если приедет, спрошу как-нибудь поделикатней.

Он сунул пока письмо во внутренний карман, а теперь, слушая, как Шахрай чертыхается, меняя наживку, вспомнил про него, достал и вскрыл ножом конверт. Ярослав писал, что отпросился с работы на несколько дней и прилетает третьего числа. Встречать не просил, мол, доберётся сам.

Третье было сегодня.

«А ну как он уже тут, а мы на рыбалку упёрлись, – подумал Беляев. – Хорошо, что на Клязьму не поехали и на Судогду не пошли».

– Ну как там у тебя? – окликнул он приятеля.

Шахрай не ответил. Беляев заглянул в ведро. Единственный ротан завис, расправив плавники, посередине круга, в котором отражалось небо. Олегу вдруг померещилось, что была это та самая рыба, которую поймал он в прошлый раз. Та, которой нашептал всякие глупости куда-то за левую жабру, прежде чем отпустить в озеро.

– И что же, есть тебя теперь, что ли? – пробормотал Беляев, взял ведро обеими руками, прошёл с ним за куст и аккуратно, чтобы не плеснуть, выпустил рыбку в воду.

– У тебя кошка есть? – крикнул Шахрай из-за куста.

В голосе звучала досада.

– У Пухова есть, у Афонина кот. Вообще много кошек по участку бродит.

– Придётся им отдать. Или вон собаке пуховской скормим. Уже полдень. Клёва не будет. Из-за одного нечего возиться. Где ведро-то?