Время Рыцаря

На столе появилось блюдо с двумя жареными курицами и глиняные тарелки. Сержант вооружился кинжалом, который прежде висел в ножнах у него на шее, и выжидательно уставился на Альберта. Уильям привстал, разрезал одну из куриц на две части и положил Альберту в тарелку одну половину. Гроус и сержант разделили между собой вторую курицу. Ели руками. Впрочем, и в той жизни Альберт всегда ел курицу руками.

Раздался храп монаха.

– Что это за чучело? – подозрительно спросил сержант у стоявшего за их спинами хозяина, кивнув в сторону монаха.

– Собирал милостыню в чужих угодьях, вот его монахи-кармелиты и побили. Это их вотчина, чужаков гоняют.

– Однако на вино он насобирал…

– Это я ему подал. Все-таки божий человек. Меня за это Бог от злых людей защитит, – тут трактирщик попытался изобразить жалостливый вид.

А божий человек тем временем поднял опухшее от пьянства и побоев лицо и мутно уставился на рыцарей. Под заплывшими веками мелькнула хитрая радость, он попытался было что-то сказать, но язык не послушался его, и монах снова уронил голову на сложенные перед собой руки.

– Так куда же мы направляемся? – Альберт отвел взгляд от монаха и озвучил давно висевший в воздухе вопрос.

– Я бы направился в Бретань, – промычал Гроус, попутно размалывая челюстями курицу вместе с костями. – Для воссоединения с армией сэра Роберта Ноллиса. Хорошо бы еще по пути примкнуть к солидному английскому отряду.

– Надо идти в Бордо, – тихо, но уверенно возразил сержант. – И спокойнее двигаться самим: так мы будем незаметнее. Надо только запастись провизией и набрать одеял.

Гроус нахмурился, воткнул кинжал в столешницу и сказал:

– Оставим решение до утра. Не будем гневить Бога своими планами, когда утро может все поменять. Может, сэру Роджеру снова явится во сне Дева Мария и подскажет, куда держать путь.

И действительно, все так устали, что охотно согласились отложить обсуждение до следующего дня, когда голова будет посвежее. Трапеза закончилась, первым поднялся Уильям и, вытерев губы засаленным, заскорузлым от грязи отворотом рукава, поспешил наверх.

В стылой комнате стояли две широкие низкие кровати, и табурет между ними. Больше никакой мебели не наблюдалось. Зевающий оруженосец стал снимать со своего рыцаря наручи, потом поножи, а в конце помог Альберту стащить через голову кольчугу. Историк сразу же почувствовал себя беззащитным, словно краб без панциря. Железная рубашка тяжела, но она была составной частью его маленькой крепости, заслоном между Альбертом и чужим миром. Но дышалось теперь легче.

Вот только камина в комнате не было. И все-таки, несмотря на холод, Альберт снял еще и стеганый подкольчужник, велев Уильяму отнести его на просушку вниз, к огню, и остался в засаленной рубахе и брэ. Левая рука оказалась синяя в двух местах, а плечо заплыло багровым. Хорошо хоть Уильям раздобыл у хозяина шерстяной плащ – ветхий, но чистый, и Альберт, завернувшись в него, улегся на худой соломенный тюфяк поверх грубой кровати, укрывшись сверху еще и рваным колючим одеялом. Как ни странно, Альберт думал не о безумном дне. Похоже, мозг уже боялся впечатлений и сам выбрал историку самую безобидную тему. Альберт размышлял, надо ли платить хозяину за еду и постой. Учитывая грабительский характер рейда, не надо, да еще следовало бы забрать все, что можно унести. Об этом косвенно говорили и тоскливые глаза хозяина гостиницы. Но с другой стороны, если гостиница существует в военное время, значит, кто-то платит и в военное время. А кроме того, существует рыцарская честь, а ведь тогда, за дверью таверны, Альберт дал слово. В кошеле на поясе водились какие-то деньги, историк решил заплатить, но так, чтобы этого не заметили его спутники. Все-таки негоже свое первое посещение Франции начинать с грабежа. В ответ на определенность пришло усталое умиротворение, покорность и даже робкая надежда, что проснется он в своем теле, там, где законы писаны, рыцарей не существует, а грабеж – удел совсем других социальных групп.

9

Когда Альберт открыл глаза – именно открыл, потому что не было ощущения, что он проснулся, – косые солнечные лучи уже растянулись на одеяле. Пиджак, наброшенный на спинку стула, недвусмысленно указывал на эпоху. Издав безумный счастливый крик, больше похожий на кукареканье, Альберт вскочил с кровати и бросился к окну. Через пыльное стекло он увидел деревья, зеленую изгородь вдалеке и желтое поле.

'Вот тебе и сон в летнюю ночь. Но нет, это не могло быть сном, – лихорадочно думал Альберт, суетливо одеваясь и не попадая в рукава. – Сны плохо вспоминаются, как бы реальны они не были. Я же помню все до мелочей: и герб Уолша, и надпись на клинке, и царапины от стрел на кирасе, и даже запах лошади…'