Время (СИ)

За баррикадами дети. От едва умеющих ходить малышей до подростков. Испуганные и обмороженные. Жмутся группами или оцепенело раскачиваются, сидя на земле. Живой щит из детей.

Планолет с эмблемой Капитолия материализуется в точности над забаррикадированными детьми. Десятки серебристых парашютов дождем падают на них. Даже в таком хаосе дети понимают, что находится в серебристых парашютах. Еда. Медикаменты. Подарки. Они поспешно их собирают, отчаянно пытаясь развязать веревки обмороженными пальцами. Планолет исчезает, проходит пять секунд, и около двадцати парашютов одновременно взрываются.

Пронзительные крики проносятся сквозь толпу. Окровавленный снег и разбросанные крошечные части человеческих тел. Большинство детей умирают мгновенной смертью, другие же лежат в агонии на земле. Некоторые бродят вокруг оглушенные и контуженные, уставившись в оставшиеся парашюты в их руках, будто в них все ещё может быть что-то ценное.

Группа белых униформ просачивается в образовавшееся отверстие. Медики. Я бы узнала эту форму даже во сне. Они суетятся вокруг детей, орудуя своими аптечками.

Сначала я вижу светлую косу на ее спине. Затем, когда она стаскивает с себя пальто, чтобы накрыть вопящего ребенка, я замечаю утиный хвостик ее выбившейся наружу рубашки. У меня та же реакция, что и в день, когда Эффи Бряк назвала ее имя на жатве.

Зову её по имени, пытаясь перекричать толпу. Я уже почти там, уже почти за баррикадой, мне даже кажется, что она слышит меня. Потому что всего на секунду она замечает меня, её губы произносят моё имя.

И в это самое время взрываются остальные парашюты…

Мне так больно, что, кажется, я способна на что-то ужасное. И, меньшее, что я могу сделать, это взорваться:

— Простить говоришь? Его?! А это мне вернет её? Если не ошибаюсь, у него-то вся семья уцелела! Как он вообще смеет сюда звонить?! Как у него наглости хватило решить, что я что-то забыла?! Это может по мнению такого бесчувственного убийцы, как он, прошёл достаточный срок, а лично для меня время давно остановилось! И последние крупинки моих песочных часов выпали когда моя сестры вспыхнула пламенем! Это, в конце концов, мой дом! И мне решать, с кем разговаривать и на чьи телефонные звонки отвечать!..

Пит молчит. Он долго и пристально смотрит на меня. Спокоен, хладнокровен. А потом направляется к выходу.

— Куда ты?

— В свой дом.

***

Смотрю то на часы, то на пекарню. Последний посетитель ушёл уже около часа назад. Питу давно пора закрыть свою лавочку и вернуться домой.

Понимаю, что больше не выдержу ни минуты, и направляюсь к нему.

— Помогу тебе убраться, чтобы ты быстрее закончил. И пойдём домой, — начинаю я с порога.

Пит ничего не отвечает, продолжая подметать рассыпавшуюся за день муку, сахар, яичную скорлупу.

Отскребаю с поверхности рабочего стола прилипшее тесто, тщательно мою его, насухо протираю тряпкой.

Наверное, из-за одолевающих меня мыслей, я чересчур медлительна, потому что неспешно развешивая полотенца сушиться понимаю, что Пит уже всё остальное давно закончил. И пристально смотрит на меня.

— Прости, — охрипшим от молчания голосом прошу я. Не знаю, услышал ли он меня, но повторять не собираюсь: извинения — не мой конёк. — Это наш дом, Пит. Наш с тобой. Я… я сорвалась. Ты не виноват…

— Я понимаю, Китнисс. Я всё понимаю, — и вот я уже в его крепких и сильных объятиях. И всё, что я могу — разрыдаться в ответ.

Я нахожусь в этой ловушке дни, годы, может быть, целые века. Мёртвая, но не умершая.

Проходит много времени, прежде чем я соглашаюсь поговорить с Гейлом. Пит звонит. Сам набирает номер и терпеливо слушает длинные гудки.

«Китнисс, каждый из нас должен попробовать начать новую жизнь. У каждого человека есть альтернатива — либо смириться и бездействовать, либо пытаться сделать хоть что-нибудь. Пусть не хватит сил. Но попытка похвальна. Гейл пытается жить с этим. Пытается исправить то, что натворил, создав новую ячейку общества. Не знаю, сработает ли его способ, но он ждёт. Ждёт от тебя флажок, чтобы вступить на новую мирную тропу», — раз за разом прокручиваю в голове слова Пита, но когда находясь на приличном расстоянии слышу низкое: «Алло!», понимаю, что есть вещи, которые сильнее меня.

— Передай ему мои поздравления, — еле сдерживая подступившие слёзы, прошу я Пита. — И… И пусть больше никогда нам не звонит.

После давящей тишины Пит набирает в грудь побольше воздуха, но голос на том конце не даёт ему ничего сказать, перебивая:

— Я всё слышал, Пит. Спасибо.

И короткие гудки.

Этот занавес был тяжелее многих других, и опускался он очень долго.

Может когда-то я и говорила, что принадлежу Гейлу, а он — мне. Но, как выяснилось позже, то, что мне нужно, чтобы выжить — это не страсть Гейла, разожжённая гневом и ненавистью. Во мне этого более чем достаточно. Что мне нужно, это одуванчики весной. Ярко-желтые, которые означают возрождение, а не разрушение.

========== Шестой ==========

И как те, кто меня ещё помнит маленьким

На моих глазах превратились в стареньких,

И в глазах тех, кто глядя на меня рос,

Я, как их дядя, вижу тот же вопрос.

Тысяча вопросов без тысячи ответов,