Время смеется последним

Неделю назад я вычитала в меню перед входом в «Ванесси»: «Лингвини с моллюсками». Я думала про это лингвини всю неделю, и я его заказываю. Джослин заказывает себе то же самое, потом Лу передает ей что-то под столом. Мы с ней выскальзываем из кабинки и идем в туалет. В руке у Джослин коричневый флакончик с кокаином, к горлышку приделана крошечная ложечка на цепочке. Джослин запрокидывает голову, высыпает по две ложечки в каждую ноздрю, резко вдыхает — ах! — и прикрывает веки. Потом она снова наполняет ложечку и передает мне. Когда я возвращаюсь к нашему столику, у меня тысяча глаз — они моргают со всех сторон головы, спереди, сзади, сбоку, и я вижу одновременно все, весь ресторан. Может, тот кокс, что мы пробовали раньше, вообще был не кокс? Мы садимся и рассказываем Лу: говорят, появилась какая-то новая группа, называется Flipper, и Лу нам тоже рассказывает: в Африке он ехал на одном поезде, который не останавливается на станциях, только притормаживает, и люди спрыгивают и запрыгивают в него на ходу. Хочу в Африку, говорю я, и Лу отвечает: как-нибудь слетаем туда вместе, вы и я, втроем, и я думаю: а что, может, и слетаем. Лу говорит: там на холмах почва красного цвета, она страшно плодородная, а я говорю: мои братья выращивают фасоль, но в горшке почва самая обыкновенная, а Джослин спрашивает про москитов, и Лу говорит: небо черное-черное, в жизни такого не видел, и луна сияет — и я понимаю, что вот прямо сейчас, в этот вечер, начинается моя взрослая жизнь.

Передо мной появляется тарелка с лингвини, но я не могу проглотить ни кусочка. Из нас троих ест один Лу: ему принесли почти сырой стейк, салат «Цезарь» и красное вино. Бывают люди, которые постоянно движутся, не останавливаются ни на минуту, Лу как раз такой. Трижды к нашему столику подходят поздороваться какие-то его знакомые, он нас не представляет. Мы говорим и говорим, наша еда стынет на тарелках, наконец Лу расправляется со своим стейком, и мы уходим.

По Бродвею мы идем слипшейся троицей: Лу одной рукой обнимает Джослин, другой меня. Мы все здесь видели миллион раз: вот потрепанный дядя в феске зазывает прохожих в «Касбу», вот стриптизерши подпирают двери «Кондора» и «Биг-Ала», вот из-за поворота вываливается толпа панк-рокеров, они хохочут и толкаются рюкзаками, машины гудят, водители машут пешеходам, каждый раз такое чувство, будто мы все — одна большая тусовка. Но сегодня у меня тысяча глаз, и все изменилось. Или это я изменилась и вижу все по-другому. Вот выведу веснушки, думаю я, и вся моя жизнь так же изменится.

Швейцар в «Мабухае» узнает Лу и пропускает нас без очереди. Никто не вякает: все пришли слушать The Cramps или The Mutants, а они поют в конце. Бенни, Скотти и Джоул уже на сцене, устанавливают аппаратуру, Алиса им помогает. Мы с Джослин отчаливаем в туалет, надеваем там свои собачьи ошейники и пристегиваем булавки. Когда мы возвращаемся, наши уже знакомятся с Лу. Бенни трясет его руку и говорит: это большая честь, сэр.

Дирк Дирксен представляет группу — конечно, стебется вовсю, он без этого не может, — и «Дилды» поют «Змею в траве». Народ не танцует, да и не слушает: все еще только подтягиваются, а кто уже здесь — скучают и ждут «свои» группы. В другой день мы с Джослин танцевали бы перед сценой, но сегодня мы торчим рядом с Лу, у стены в конце зала. Он купил нам по джин-тонику. Я не знаю, как наши выступают, хорошо или плохо, я почти ничего не слышу, сердце колотится как молот, а тысяча глаз пристально разглядывают все и всех. У Лу ходят желваки, будто он скрежещет зубами.

На следующую песню выходит Марти и тут же со страху роняет скрипку. Скучавшая до сих пор толпа слегка оживляется, орет гадости. Пока Марти возится на корточках со шнуром, штаны у него сползают до середины задницы. На Бенни я даже боюсь смотреть: понимаю, что это для него значит.

Наконец они начинают играть «Учи урок», и Лу орет мне в ухо: кто придумал ввести скрипку?

Бенни, ору я.

Бенни — это который басист?

Я киваю, Лу с минуту наблюдает за Бенни, и я тоже.

Так себе играет, орет Лу, хотя…

Он не только играет, пытаюсь объяснить я, он всех нас…