Время смеется последним

Рея смотрит на меня, трясет головой. Что ей надо? Слишком громко говорю, что ли? Во мне поднимается гнев, ударяет в голову, стирая все мысли, как мел со школьной доски. Что это за старик, который подыхает тут у меня на глазах? Мне нужен тот, другой — ненасытный эгоист, который, крутанув меня ногами, разворачивал к себе лицом, прямо здесь, у всех на виду, и толкал свободной рукой мою голову к себе, и одновременно смеялся в трубку. И плевать ему было, что все окна в доме смотрят на бассейн. И окно его сына тоже. Сказала бы я сейчас пару слов — тому, другому.

Лу что-то говорит. Мы склоняемся ближе, прислушиваемся. Опять прислушиваемся, думаю я про себя. Как всегда.

— Рольф. Не смог, — с трудом разбираю я.

— Что значит «не смог»?

Старик плачет, слезы ползут по щекам.

— Джослин, какого черта? — говорит Рея, и в ту же секунду обрывки моего сознания соединяются, и я понимаю: я же знаю про Рольфа. И Рея знает. Все знают.

— Двадцать восемь, — говорит Лу. — Было. Ему.

Я закрываю глаза.

— Сто лет. Назад. — Слова в его груди расщепляются, превращаясь в сипение. — Но.

Да. Двадцать восемь — это было сто лет назад. Солнце щерится мне прямо в глаза, поэтому я держу их закрытыми.

— Потерять ребенка, — бормочет Рея. — Не могу представить.

Меня распирает гнев, и руки ноют по всей длине. Я хватаюсь за ножки больничной кровати, дергаю на себя — кровать переворачивается, он соскальзывает в бирюзовый бассейн. От выдранной из его вены иглы в воде расплывается бурая муть. Потому что я по-прежнему сильная, даже после всего. Я прыгаю за ним, Рея что-то кричит — но я прыгаю, зажимаю его голову между колен и держу так, жду, пока он обмякнет, мы с ним оба ждем, потом он начинает дрыгаться и извиваться — жизнь уходит. Когда он совсем затихает, я разжимаю колени. Он всплывает на поверхность.

Я открываю глаза. Никто не двинулся с места. У Лу по щекам все еще катятся слезы, пустые глаза обшаривают бассейн. Рея через простыню дотрагивается до его груди. Сегодня плохой день.

От солнца у меня начинает раскалываться голова. Я смотрю прямо на Лу и говорю:

— Убила бы тебя. Заслужил…

— Ну все, хватит! — резким, материнским голосом обрывает меня Рея.

Лу вдруг смотрит мне в глаза, впервые за сегодня. И я наконец узнаю того человека, который говорил мне: Ты — лучшее из всего, что было в моей жизни, и Мы объедем с тобой весь мир — и, усмехаясь слепящему солнцу, разлитому по ярко-красному капоту: Подвезти, красавица? Ну что ж, говори, куда ты хочешь.

Он смотрит на меня, ему страшно, но он улыбается — той, прошлой улыбкой.

— Слишком поздно, — говорит он.

Слишком поздно. Я запрокидываю голову, гляжу на крышу. Однажды мы с Рольфом просидели там всю ночь: глазели сверху на шумную вечеринку, которую Лу устроил для одной из своих групп. Потом шум стих, музыканты разошлись, но мы все равно остались на крыше: валялись на прохладной черепице, ждали солнца. Оно вскоре взошло — ясное, маленькое и круглое. «Как младенец», — сказал тогда Рольф, а я заплакала. Такое хрупкое новорожденное солнце, и мы его обнимаем.

Каждый вечер моя мама ставит галочку в календаре: еще один день я чистая. Уже больше года, так долго я не держалась еще ни разу. «Джослин, у тебя вся жизнь впереди», — говорит она. И когда я ей верю, пусть на минуту, у меня перед глазами словно поднимается пелена. Это как выйти на свет из темной комнаты.

Лу опять что-то говорит. Точнее, пытается.

— Девочки. Встаньте. По сторонам. Пожалуйста.

Рея берет одну его руку, я другую. Рука отечная, тяжелая, сухая — незнакомая. Мы с Реей смотрим друг на друга над его головой. Вот мы, втроем, как прежде. Как в самом начале.

Он больше не плачет. Оглядывает свой мир. Бассейн, желто-синий узор на плитке. Мы так и не съездили ни в Африку, никуда. Вообще почти не выбирались из этого дома.

— Хорошо. С вами, — задыхаясь, сипит он. — Девочки.

Цепляется за наши руки, будто боится, что мы сбежим. Но мы не бежим. Мы смотрим на бассейн, слушаем птиц.

— Спасибо, девочки, — говорит он. — Еще минуту. И еще. Вот так.

Глава 6 Крестики-нолики