Время смерти

— Кто? — Иван пытался вспомнить лица солдат, с которыми сидел у костра. Вспомнил, как споткнулся обо что-то мягкое. Может, это те двое. Понюхал мокрую ладонь — кровь! Зарыл руку в землю, нащупал камень, стал тереть о него ладонь — кожу готов содрать. В самом деле, приторный запах крови. И какая-то грусть после взрыва, запах. От внезапно наступившей тишины закружилась голова. Вокруг шумно дышали, приходя в себя, солдаты. Ему захотелось увидеть их лица. А хотят ли они видеть его, видели ли они, как он бежал впереди? Он не пригнулся ни разу, когда пошли в атаку. Ни разу не залег под огнем, в этом он уверен. Он почувствовал, что дрожит, но то была уже совсем иная дрожь. От счастья? Значит, он счастлив? Неужели счастлив? Да, счастлив. Когда рассветет, надо записать для Милены — после первого в жизни боя человек счастлив. Я впервые счастлив.

— Савва, а ведь мало погибают. Такая пальба, а всего двое убитых. Где Богдан? Что с Богданом?

Он выбрался из неглубокой траншеи и торопливо пошел влево, зовя Богдана.

— Нету взводного, — сказал чей-то голос.

— Где он? Почему его нет?

— Пропал перед скалами.

— Не может быть! — Иван побежал к скалам, не переставая громко звать Богдана.

— Куда ты? Назад! Тут не место для прогулок, студентик! В укрытие! — крикнул из тьмы Лука Бог.

Не сдерживая слез, Иван вернулся обратно во тьму, в тишину.

А Богдан лежал под камнями, прижимаясь к земле и задыхаясь от злости и каменной пыли, он слышал зов Ивана и только теперь осознал весь ужас своего положения: спрятался, сбежал! Трус! Дерьмо! Тьма, тоска по Наталии. Что же случилось? Его целую ночь били палками и пинали жандармы во время забастовки валевских подмастерьев, и все-таки он не выдал своих товарищей из Белграда; он шел на жандармские штыки на Чукарице. Что же случилось сейчас? Он уже не сможет посмотреть людям в глаза, ему не станут верить; а Иван, что он скажет, боже милостивый, лучше покончить с собой. Он освободил голову из-под камней, приподнялся; в глазах — трассирующие пули и облака разрывов, откуда-то со дна желудка кверху поползла жаркая судорога, невыносимо завыл снаряд, он схватился обеими руками за камень, и его вырвало. Во время рвоты он громко стонал. Мелькнула надежда: может, меня контузило? Он слышал, словно со стороны, как его выворачивает и как он хрипло, отвратительно стонет. Наверняка контузило.

— Это ты, студентик? Чего рычишь? — раздался прямо над головой голос Луки Бога, от неожиданности Богдан упал ничком в собственную блевотину.

— Меня контузило, — шепнул он чуть погодя, глядя на огонек сигареты.

— Бывает такое, спервоначалу, как попадешь на войну. Вроде как ахнет. В самое сердце.

— Я серьезно вам говорю, меня контузило, — шептал Богдан. Теперь ему нет спасения, он должен покончить с собой. Чтобы этот Лука Бог, казарменный вонючий гад, его унижал?! Нет!

— Веришь, студентик, а тебе все-таки повезло. Легкая контузия. Бывает, в первой переделке люди в штаны накладывают. Я своими глазами видел. Полные штаны, нос зажимать приходится возле такого контуженного.

— Слушай, ты! — Богдан вскочил и встал перед огоньком сигареты. — Я убью тебя!

— О, вот это уже по-людски! Ну-ка осади, дерьмом пока несет от тебя!

— Ты зверь! Ты гад, подпоручик! Я тебя зубами разорву!

— Не ори, студентик. А то как бы не дали по тебе очередь, что ты в самом деле… Штаны менять придется, убытки.

Богдан кинулся на него, но Лука Бог увернулся.

— Тихо! Смирно, унтер-офицер!

Богдана трясло; покончить бы сразу, немедленно и с ним и с собой, пока темно.

— Об этой твоей контузии не узнает никто. Даю честное слово офицера. Никто. Это останется нашей с тобой военной тайной. А теперь пошли в траншею, к солдатам. Чего молчишь? Закурить хочешь?

Богдан наугад нашел сигарету, но тут же бросил. И последовал за Лукой Богом, полный решимости не дожидаться утра.

Иван лежал в окопе, охваченный отчаянием — что же случилось с Богданом, — когда раздался голос Луки Бога:

— Савва, где этот твой косой взводный?

— Прямо перед тобой, подпоручик.

— Ты где, студентик? Цел? А твоего побратима, длинного и усатого, контузило.

— Тяжело? — Иван вскочил.

— Да нет, пронесло. Одурел, наглотался дыма. Да шкуру ободрал, выблевывая. Теперь порядок. Закурил даже, а если контуженый курить хочет, значит, ничего серьезного.

— Вы уверены, что не серьезно? Можно мне к нему?

— Здесь тебе не тротуар для прогулок. Говорю, ему больше повезло, чем он заслуживает. Тс-с! Вон они, наши соседушки, потолковать желают!

Сверху из промозглой тьмы раздались голоса:

— Эй, придурки! Что стихли, наколол вас ваш дядя Пера[71]? А мы вам сегодня ночью усы повыдергаем!

— Наколол тебя твой Франц Иосиф! Я тебе сам все кишки повыдергаю, гаденыш! — ответил кто-то из Иванова взвода.

— Откуда ты, придурок?

— Из Мачвы, шваб. Из Черной Бары, если знать желаешь.

Иван подвинулся к Савве:

— Что тут происходит?

— Это милые шуточки между братьями. Как встретимся, так и давай друг дружку заводить.

— Кого? Там же немцы.

— Сейчас там швабские хорваты. Вот уже неделя, как мы с ними перекликаемся по всей Подгорине до самого Бачинаца.