Время смерти

— Верховное командование переслало нам телеграмму генерала Янковича из Цетиня. Противник в течение всего дня атаковал сектор Вихра — Врановина — Варда. Атаки отражены. За четыре дня противник потерял около шестисот человек убитыми и ранеными. Для наступления у черногорцев нет сил.

Генерал Мишич:

— До ночи от меня больше не будет приказов. Я угрожал командирам дивизий и призывал их к исполнению воинской присяги. Командиры дивизий сделают то же самое в отношении командиров полков, а те в отношении командиров батальонов. А командиры батальонов не осмелятся пригрозить командирам рот. И здесь конец моей власти. Остаются еще полевые суды.

Хаджич:

— Командиры полков тоже не осмелятся угрожать. В некоторых частях сегодня имели место столкновения между солдатами и офицерами и перестрелка. Из Милановаца и Чачака передают, что толпы дезертиров спускаются с гор. Многие сдаются в плен. Сдался целый батальон вместе с шестью офицерами.

Генерал Мишич:

— В Первой армии перебежчиков и дезертиров нет, полковник. Это отчаявшиеся, несчастные люди, но вовсе не перебежчики и не дезертиры. Не обессудьте, я на вас не кричу. Потребуйте немедленно сведений из штабов дивизий, допрошены ли сегодняшние пленные, усталые ли они и голодны ли? Достаточно ли у них боеприпасов? Есть ли резервы у наступающих частей?

Люба Милич:

— Положение Моравской дивизии, господин генерал, стало невыносимым. Крошат последние опорные пункты.

Генерал Мишич:

— Неужели вы полагаете, что положение Первой армии, которой, как вы знаете, командую я, лучше и благоприятнее? Не думаете ли вы, что положение всей сербской армии лучше положения вашей дивизии, полковник?

Люба Милич:

— Я несу ответственность за Моравскую дивизию второй очереди, а не за Первую армию и не за все сербские вооруженные силы, господин генерал. Я говорю и действую в пределах своей компетенции и обязанностей. И, поверьте, сил.

Генерал Мишич:

— За дивизию вы несете ответственность, пока она находится в казармах или участвует в параде. А коль скоро речь идет о самом существовании народа, то вы, Люба Милич, отвечаете за все, что произошло от падения Косова до потери Миловаца и Гукоша. И за все, что произойдет от Гукоша до Сегедина и Загреба. До наступления великой тишины. Вы слышите? Нет, не потому, что вы полковник. Но потому, что вы мужчина, серб. Да, вот так. А когда смеркнется, когда противник больше не будет видеть вас в прицельные приспособления, вы оттянете свои войска на линию Плоче — Саставцы — Честы-Буки.

Люба Милич:

— А орудия? По какой дороге до Честы-Буков? Я не вижу на карте туда дороги. Там непроходимое место.

Генерал Мишич:

— При чем тут карта! Вся страна у нас — только шаг сделать и руку протянуть. Повсюду можно пройти и до всего дотянуться. Непроходимых мест нет. Слышите? Где человек не ходил, ходила скотина, где ее не было — лесные звери. Теперь нам нужно пройти по их следам. Защищать все, что наше. Каждое растение, каждую зверюшку. Свой собственный след защищать.

Милош Васич:

— Все мои усилия тщетны. Дивизия разваливается. Остатки одного полка в беспорядке кинулись на Парлоги и Равни-Гай.

Генерал Мишич:

— Ну и что? Ожидаете соболезнований? Как же дальнейшие усилия?

Милош Васич:

— Я ожидаю понимания командующего армией, господин генерал. А усилия продолжаем прилагать силой предсмертного стона. Умирающие царапают ногтями землю. То есть снег.

Генерал Мишич:

— Пусть царапают не снег, а физиономию своего противника. Хотя бы этого добейтесь. Царапайте его!

Васич:

— Я приказал отступать, и отступление началось. Иначе я поступить не мог.

Генерал Мишич:

— Откуда у вас столько разума, полковник, чтобы безошибочно спасать свою задницу? Вы не можете забыть те времена, когда были министром. И вкручиваете мозги командованию армии. Ну а вы, Хаджич, о какой беде вы мне не сказали? Почему плачете?

Хаджич:

— Произошло большое несчастье, господин генерал. Десять минут назад Живко Павлович сообщил из Верховного командования, что полученные снаряды непригодны для наших орудий.

Генерал Мишич:

— Почему непригодны? Ведь известен же калибр наших орудий, господи милосердный!

Хаджич:

— Да, известен. Но из Франции поступили снаряды на два с половиной миллиметра больше калибра наших орудий. Они непригодны. Невиданный саботаж! Позор! Союзники на нас наплевали. Сербию принесли в жертву. Зайдите ко мне в отдел, господин генерал, посмотрите, как рыдают офицеры. Герои рыдают. И телефонисты тоже.

Генерал Мишич:

— Идемте к вам, Хаджич… Помогай вам бог, герои! Вольно! Поднимите глаза. Дети мои, ничего они нам сделать не смогут. Никто.

10

В течение дня не удалось спустить с Превии ни одного раненого; предпринятые две-три попытки решительно пресекались неприятельскими пулеметчиками. Солдаты молили бога, чтобы он наслал туман, метель, темноту. Туман заполнил ложбины, оставив обозримыми возвышенности. Превия стояла снежно-белая, испещренная телами мертвых и раненых, по которым не переставая бил с вершины пулемет.