Время смерти

Он остался один, чувствуя себя в чем-то обманутым. Он сам себя обманул. Наполеон был прав. Хорошему полководцу не нужны военные советы и советники. Ему необходимы максимум знаний о своих войсках и точная информация о противнике. Нет, нельзя ждать удара Потиорека. Спасение в том, чтобы перехватить инициативу. Не позволить неприятелю развернуть войска. Выйти навстречу. Поломать его план. Смутить, заставить растеряться генерал-фельдцегмейстера Оскара Потиорека.

Прихлебывая липовый чай, он думал о том, как из двух Дунайских дивизий создать Сувоборскую ударную группу. Под командованием полковника Милоша Васича. Того самого, у которого всегда есть свое мнение. И приступил к составлению боевого приказа.

«Я решил атаковать противника, прежде чем это сделает он… Прошу вас не поддаваться настроениям. Солдаты должны поверить, что их командир может и смеет сам сделать то, чего требует от них. Действуйте с помощью разума, более всего разума, изобретайте, как надо действовать, учитывайте максимум вариантов поведения противника. Заранее подготовьте решения возможных ситуаций в ходе боя. Я испытываю полное к вам доверие…»

Он размышлял, глотал липовый чай, подремывая возле горячей печки. Пек яблоки, они у него пригорали. На миг ощутил этот запах, что таил в себе прошлое и невозможность к нему возврата, потом позабыл. Вытянулся на постели и мгновенно уснул. Крик петуха разбил сон. Какой чудный голос! Петушиный крик остался без ответа. Молчание. Быть Сербии без петухов. Сегодня наступаем! Войска приведены в действие. Он сбросил с себя попону, натянул сапоги; в комнате, пропахшей табаком и ваксой, было холодно. Подложил дров в печурку. Если он сегодня выиграет бой, Первая армия родится заново.

Рассвет никак не наступал. Рассвету мешал туман. Даже яблони перед окном не было видно. Почему черный туман? В душу проникал страх перед утром, перед неподвижностью, давившей на землю, обволакивавшей армию и поле боя густым, студенистым оцепенением. Семь часов, а еще стоит тьма.

Телефон заставил его вздрогнуть. Говорил Милош Васич, командир созданной вчера вечером Сувоборской ударной группы, говорил глухо, точно со дна глубокого колодца:

— Небывалый туман, господин генерал. Такого мне в жизни не доводилось видеть. Ползет из земли, с деревьев, валится с неба. В нескольких шагах не различишь человека.

— Я вижу, Васич. Но метеосводки меня не интересуют

— Передвижения войск с позиций невозможны. Люди заблудятся, потеряют друг друга в тумане.

— А у неприятеля двойное зрение? Что будет, если в этом тумане войска Потиорека не заблудятся?

— Не знаю, господин генерал. Но я на себя риск не принимаю.

— Может быть, именно этот риск спасет Первую армию, Васич.

— Даже если вы мне прикажете, я не могу выполнить такой приказ.

— Не можете или не хотите?

— Я просто ничего не вижу, господин генерал. Не вижу.

— Отложите начало наступления. Отложите до… Сообщите мне, как только туман начнет рассеиваться.

Положив трубку, он распахнул окно. Клубы тумана ворвались в комнату, заполнили ее, спрессованные, колышущиеся. Он перестал различать стол с телефонным аппаратом, свою постель, печурку. Шатаясь, подошел к окну; туман смердел гнилой древесиной.

2

Как на ладони он видел: от Малена до Рудника, вдоль Сувоборского гребня и Раяца, в мелких оплывших окопах, встревоженная и притихшая, замерзала, стуча зубами, в тумане и метели его армия. Сегодня она должна его видеть, слышать, чувствовать; он должен быть в каждом штабе, на каждой позиции, с каждым своим солдатом. Разделить их страдания, их заботы.

А пока в штабе армии:

— Я не верю, Хаджич, что все обстоит так, как сообщают из дивизий. И не хочу в это верить, пока я командующий. Ведь этот народ, эти люди хотят жить. По-своему и на своей земле. Народ веками это доказывал, майор Милосавлевич. Почему же он согласился исчезнуть в этой беде? Из-за бесконечных страданий? Невыносимых? Знаете что, господа офицеры, мы страдаем с тех самых пор, как существуем на белом свете. Потому что полны решимости существовать и как нация, и вообще как живые люди. Не только ради свободы, веры и государства, профессор. Но и в знак протеста, мы злы, зло прочно обосновалось в нас Потому что у нас упрямые головы и мы люди упорные. И способны выдержать большое зло, подполковник. Я готов поставить собственную голову — много большие страдания, чем нынешние, мы в состоянии выдержать. Нет того мудреца, который знал бы, что может и на что способен человек, решивший бороться за свое существование. Вы увидите это. Поехали на позиции. Драгутин, разживись для меня горстью грецких орехов. Свежих, пожалуйста.

Сквозь туман, студеную мглу, разъедавшую надкостницу, по густой, припорошенной снегом слякоти он ехал, подолгу храня молчание, в штаб Моравской дивизии.