Время смерти

Ветер сыпал снег в глаза, он с трудом удерживался в седле, перестав чувствовать пальцы в сапогах; у него болел желудок, но он должен был, непременно был должен добраться до места перестрелки, там, позади букового леса, достичь землянки штаба батальона и увидеть взятых в плен неприятельских солдат.

— Пожалуйста, поручик, поинтересуйтесь у господ австрияков, что они ели последние дни? Хорошо. Есть ли у них больные? Ну от морозов, дождей, простуды? Мы им на Скотской горе гостиниц и казарм не оставляли. Спросите его, сильно ли солдаты кашляют? Врет немец. Он сам сдался или просто некуда было деваться? Вот поглядите, как у этой троицы изношены башмаки. Это хорошо. И шинелишки уже не для парада. Загляните им в сумки. Это вы сделали. И что обнаружили? Конечно, кусок черствой галеты. Пусть еще на один вопрос ответит этот господин фельдфебель. Он чех или немец? Пусть-ка нам сей храбрый мадьяр расскажет, как они волокут свои орудия по такой слякоти и снегу? Конечно, отстали. Очень хорошо. То ли еще будет. Они вообще здесь останутся.

От Малена доносилась артиллерийская канонада, ожесточенная, отрывистая винтовочная пальба; он сидел согнувшись в седле; на обратном пути в штаб попался обоз, застрявший в топи.

— Не колоти так свирепо скотину, солдат! Перестань. Позови ребят и вытащите телегу. Видишь, застряла. Четверку подпрягите. Как вы можете спокойно смотреть — у вола кровь из ноздрей идет? Что будем делать, если подохнет? Нет больше волов в Сербии. Всех собрали. Мужики, берегите скотину.

Под вечер в пургу вернулись в штаб, он с трудом дополз до своей комнаты с жаркой печуркой, пригласил профессора, чтоб не молчать, пока подоспеет донесение с Малена.

— Ну что вы, профессор. Оставьте слушателям академий Наполеона, Кутузова, Клаузевица… Больше всего сейчас моя армия нуждается в смехе и шутках. Их-то я и хочу слышать, и тогда назову вам день, могу об заклад биться, когда мы вернемся на Саву и Дрину. Если б наши несчастные солдаты нашли чему посмеяться, начали б шутить… Все бы по-другому пошло. Шуток и смеха, того, что более всего необходимо-измученному и исстрадавшемуся человеку, именно этого-та и нету у военных интендантов. Если б кто-нибудь мог создать такое, мой профессор… Я представлю вас к звезде Карагеоргия, если вам удастся чем-нибудь рассмешить наш угрюмый штаб армии. Серьезно говорю. Что тяжелее всего для командующего? Вероятно, самое тяжелое — соображать лучше противника. Да, глубже и дальновиднее думать. В этом я убежден. Нет, храбрость не всегда на войне является самым важным. Большинство людей обладает такой храбростью, чтобы жить и умереть. И ей-богу, люди наверняка обладают большим запасом храбрости, чем разумно и полезно. Работать головой, профессор. Вот что играет решающую роль на войне, профессор, вы и сами понимаете. Дьявольски мучительно думать. А думать нужно, нужно уметь думать в любых обстоятельствах. А кто умеет думать? Что слышно с Малена, подполковник? Из-за метели с самого полудня нет связи с Маленским отрядом? Я требую, чтобы каждые два часа мне докладывали о Малене. Вызовите Верховное командование и поинтересуйтесь, как обстоит дело с обещанием воеводы насчет того, что соседние армии перейдут в наступление. Затем передайте, что правый фланг нашей армии был сильно атакован и пришлось оставить кое-какие важные пункты. Если эти атаки не являются отвлекающим маневром, чтобы завтра обрушиться на наш левый фланг и на Мален, то Верховному командованию не потребуется особых усилий интеллекта, дабы понять замысел Потиорека. Швабы прорвут наш фронт в направлении на Горни-Милановац. Тогда конец Крагуевацу. Драгутин, у меня кончились яблоки! Дай, если не крупные. Я люблю мелкие.

«Дорогая Луиза, надеюсь, ты здорова. До сих пор не мог тебе написать, да и, судя по всему, в дальнейшем тоже долго не смогу. Пока я не простыл, наоборот, окреп, утепляюсь. Сплю редко и плохо, но от бессонницы не страдаю. Если б сейчас моя озорница Анджа могла забраться ко мне на колени, завтра я был бы свеж и бодр. Через Мален, Бачинац и Лиг я бы видел всех…»

И остановился — слов для жены не находилось. Все слова, которыми он располагал, были сказаны сегодня» солдатам, рассыпаны на позициях Моравской дивизии. Он прочел написанное, и ему стало стыдно. Скомкал листок бумаги и бросил его в печь. Потом достал чистый лист и склонился над его снежной белизной: от Лига до Малена извивалась прерывистая линия брошенных окопов.

3