Время собирать груши

Во-первых, как я уже говорил, на афишах моих выступлений стоит пометка «12+». Это мы пишем на афишах не для того, чтобы привлечь тинейджеров, а для того, чтобы показать: если люди пришли на концерт с детьми, то им не будет стыдно за то, что произойдет на сцене. То есть у меня никогда не будет номеров с вульгарным, пошлым контентом. Никогда не было и не будет мата.

Во-вторых, я не позволяю себе шутить, грубо обыгрывая национальные особенности. Есть шутки про евреев и другие национальности. Но только легкие, необидные. Потому что и так в этой сфере существует напряженность. А если еще и юмористы будут подливать масла в огонь, то просто ужас!

В-третьих, я никогда не буду шутить над чужой бедой, над трагедиями. Это мерзко!

В-четвертых, история страны – тоже не повод для смеха.

Вот сейчас модно шутить над депутатами. Но шутки не должны быть злыми. Да, над властью шутят. Но нельзя переходить какие-то границы. А в Интернете их постоянно переходят. Там нет цензуры, каких-то правил, которые были, например, в Советском Союзе. И это неправильно. Потому что если ты любишь свою страну, то не надо ее оголтело высмеивать, выставлять в неприглядном свете. Я никогда этого не делал ни на сцене, ни в приватной беседе. Надо знать меру во всем, даже в юморе.

Даже в 90-е годы, когда из моих выступлений ничего не вырезалось, я не позволял себе делать свое дело уничижительно. Всегда старался и стараюсь шутить так, чтобы, если сам человек, объект моих пародий, придет на концерт, мне бы не было стыдно. Я никого не собираюсь оскорблять. И, кстати, власть в этом смысле должна быть толстокожей. И я скажу, что здесь всем пример – тот же Жириновский. Уж как над ним шутили, издевались, а ему хоть бы хны. Политик, который обижается на такие вещи, – слабый политик.

О популярности

Я уже много-много лет нахожусь в среде, которая называется сейчас шоу-бизнесом. Раньше была эстрада – это более изящное, как мне кажется, определение. Не устал ни капельки. Это чудесно, если тебя просят сфотографироваться или дать автограф. Гораздо смешнее бывает, когда тебя узнают не совсем правильно. Пожалуйста вам иллюстрация. Не так давно в «Останкино» подходит ко мне джентльмен и говорит:

– Борис, можно с вами сфотографироваться?

– Разумеется. Единственное, меня зовут Михаил.

– Да, я вас сразу узнал. Вы Михаил Грачевский.

Вот такое узнавание. Борис Юрьевич Грачевский – покойный создатель и руководитель «Ералаша». А Грачевский и Грушевский – это синонимы. На его взгляд.

Сейчас такое количество информации, такое количество и телеканалов, и сериалов, и вообще столько публичных людей, что, конечно, нас всех бесконечно путают.

В этом плане просто замечательная история у меня произошла, когда в одном московском супермаркете, где я с тележкой собирал с полочек необходимые продукты, подошел очень интеллигентный парень и спросил:

– Вы ведь Михаил Грушевский?

Я ответил:

– Да, это я.

– Обожаю ваш тонкий интеллигентный юмор.

Я сказал, что мне это очень приятно. Все. Он со своей тележкой, а я со своей разъехались каждый по своим интересам. И у кассы, надо же, мы с ним с двумя наполненными тележками встретились. Тут он достал из сумки записную книжку и сказал:

– Михаил, а можно еще попросить вас расписаться?

– Конечно можно.

И я расписался.

– А не могли бы еще приписать что-нибудь?

– А что бы вы хотели?

– Что-нибудь из ваших изумительных одностиший.

Человек одним выстрелом тяжело ранил и меня, и Володю Вишневского, потому что он, безусловно, являлся поклонником творчества Вишневского. Так что мы все – и Грачевский, уже ушедший из жизни, и Вишневский, и Грушевский – однофамильцы.

А как вам такая зарисовка с натуры? В Европе я вел одно большое праздничное мероприятие. Это было во Франции. Возвращаюсь в гостиницу, и там меня настигает наш соотечественник лет тридцати и говорит:

– Вы ведь Аркадий Райкин?

Я ему отвечаю:

– В принципе, возможно, но тогда надо иметь в виду, что я умер не менее двадцати пяти лет назад.

На что мужчина заявляет:

– Ничего страшного. Главное, что я спор выиграл.

В общем, любое узнавание приятно, любое.

Конечно, иногда хочется закрыться, остаться наедине с собой. Но это никак не связано с усталостью от атрибутики публичного человека. Это обычная смена эмоций.

На самом деле у популярности есть обратная сторона. Человек медийный ведь все время на виду, даже напиться нельзя. Например, после всей этой истории с разводом хотелось порой стать маленьким и незаметным. Впрочем, и непубличные люди испытывают похожие чувства. Человек приходит на работу, а вокруг шу-шу-шу, сочувственные или, напротив, злорадные взгляды, сослуживцы уже в деталях знают, что у человека скандальный развод. И человек начинает испытывать дискомфорт. Да, в первые недели для меня тоже реально сложно было выходить на улицу, мне казалось, что в меня начнут тыкать пальцами и говорить: вот, смотри, идет тот самый артист, который развелся.

О пандемии