Время соборов

Во главе всего — щедрость, основная добродетель. И бок о бок с ней — верность. Если рыцарь хотел являться на рыцарские собрания с высоко поднятой головой, он не мог нарушить клятву верности. На этой ступени общества взаимное согласие основывалось на тесном переплетении личных и коллективных клятв и на возникавшем, как следствие, чувстве сплоченности. Отвага, сила, щедрость, верность — все это грани чести, основной ценности, главной ставки в постоянном состязании, каким была военная и придворная жизнь. Тому, кто ищет объяснения специфических нюансов, которыми отличались тогда произведения искусства, следует обратиться к анализу поведения и особенностей мышления людей того времени. Воины не контролировали процесс создания художественных произведений и не пользовались ими. Рыцари носили драгоценности. Мастера украшали для них эфесы мечей. Супруги и дочери сеньоров покрывали вышивками парадные платья и ткани, которыми драпировали большие залы замков и стены молелен. Но эти предметы, в большинстве своем небольшие и хрупкие, находились как бы на заднем плане в империи, где безраздельно царствовали архитектура, скульптура и живопись. В ту эпоху произведением искусства оставалась церковь. Великим было только церковное искусство. Распоряжались им, как прежде, только короли и духовенство. Однако рыцарский дух захватывает и эту область, просачивается в нее, проникает до самых глубин. По мере того как власть ослабевает и ускользает из их рук под натиском подступающего феодализма, короли Франции, английские монархи, а вскоре и император чувствуют, что сами мало-помалу становятся рыцарями. Кто сможет теперь провести границу между их ролью и ролью феодального сеньора? Этика воинов навязывает монархам другие модели поведения. Что касается Церкви, в эту эпоху она подчинилась господству мирян. Уточним — господству рыцарей.

*

Действительно, любая церковь строилась в центре феодального владения, обеспечивавшего ее служителям средства существования. Каждый епископ, так же как и каждый аббат или каноник, собирает вокруг себя крестьян, чтобы вершить над ними суд. Он занимает почетное место и окружен вассалами. Возводит башни. Позволяет проникнуть даже в стены обители гулу толпы воинов, защищающих владение. Рыцари, обнажив голову, опускаются перед ним на колени и вкладывают свои руки в его ладони, чтобы стать его вассалами, поклясться в верности на святынях и получить, наконец, право на владение фьефом[57]. Конечно, служителям Бога запрещено воевать — Церковь не проливает крови. Многие, однако, не могут отказать себе в удовольствии лично участвовать в битве. Разве не должны они защищать от посягательств имущество, принадлежащее святым покровителям их храмов? Рисковать своей жизнью, чтобы раздвинуть границы Царства Христова? К Сиду Кампеадору подходит епископ:

Но тут епископ, успеха предвестник,
Предстал перед Сидом в броне отменной:
«Отслужена Троице мною обедня,
Но затем я покинул родную землю,
Чтоб вместе с вами разить неверных:
Свой орден и меч мне прославить хотелось.
Дозвольте мне врезаться в нехристей первым»[58].

Когда священники мчатся верхом, в шлемах, с копьем в руке, во главе отряда юных служителей Церкви, такие доблести, как честь, верность, мужество, представляются им столь же ценными, как и рыцарям, бок о бок с которыми они сражаются. Божий мир, который священнослужители чувствуют себя обязанными защищать, не означает отказа от сражения. Чтобы добиться мира, нужно приложить усилия, действовать. Божий мир называется победой. Что же касается духа бедности, он оставил Церковь 1000 года. Занявшее свое место в феодальных структурах, поднявшееся благодаря своему богатству до уровня королевской власти и стремящееся превзойти ее по мере того, как угасает величие монархии, высшее духовенство убеждено, что Бог желает видеть его во славе и что сокровища, которыми владеет Церковь, составляют необходимую основу ее главенства в мире. Когда клирики поносят рыцарей, обличают их как орудия зла, это означает, что они видят в них соперников и оспаривают у них власть и доход, который приносит эксплуатация. Церковь вошла во вкус военного дела, жажда власти овладела ею.