Время спать

Меня прямо подкосило. Я, конечно, много раз переживал этот момент, но только в мечтах. И в них все было немного иначе. Начнем с того, что не на похоронах бабушки. И обычно все начиналось с Элис: она мне звонит, не выдерживает и признается в том, что уверена, будто у Бена есть другая, я еду к ней, утешаю, трах-тибидох. Впрочем, меня такие мысли уже давно не посещают. Да и когда они входили в обязательную программу моих мечтаний, я никогда не зацикливался на них. Знаете, у некоторых желаний существует определенный кредит доверия на то, что они могут осуществиться. Безработный актер ожидает главную роль в фильме, полупрофессиональный футболист в мечтах поднимает первый в своей жизни кубок районного первенства, Стивен Мурер сидит в одиночестве на перемене и думает, каково это — дружить с кем-то. Везде есть хотя бы малейшая лазейка для возможности, есть хотя бы малейшая надежда на «авось». Я о возможности даже не задумывался — это было исключительно умозрительное предположение. В конце концов, ну как кому-то может прийти в голову изменить самой красивой женщине в мире?

— Ты слышал, что я сказал? — спрашивает Бен.

— Не уверен, — отвечаю я. — Ты не мог бы повторить еще разок?

Бен пристально глядит на меня.

— Хватит дурака валять, Габриель. Это серьезно.

— Нет, — говорю я. — Это несерьезно. Совершенно несерьезно.

Я замолкаю. Боюсь, как бы не выдать себя с головой, и хотя у меня возникает ощущение, что, быть может, сейчас для этого самое время, но это не так.

— Что ты вообще имел в виду, когда говорил, что завязал с кем-то роман на стороне?

— Роман завязался. К тому же я подумываю о том, чтобы все прекратить.

— Да о чем тут думать?

Внешней стороной стопы Бен отбрасывает небольшой камень с дорожки. В футбол он всегда лучше меня играл — камень летит вправо и опускается точно на надгробие Брайана Гранмерси, на самый угол, чуть поцарапав то место, где написано: «Любящая тебя жена Дорис».

— Ну посмотри, что ты наделал, — упрекаю его.

Продолжая вести себя как обиженный трехлетний ребенок, он отворачивается и уходит.

— Кто она такая? — спрашиваю я, пытаясь мысленно нарисовать портрет женщины более красивой, чем Элис, но не получается — все время выходит Элис.

— Ты ее не знаешь, — отвечает он, не оборачиваясь.

Я вспоминаю, что начал он с вопроса о Дине. «Насколько ты серьезно настроен по отношению к Дине?» Серьезность вообще сложно измерить, но я даже готов был это сделать, у меня все инструменты вплоть до линейки были под рукой, но теперь им опять пришлось отправиться обратно в ящик. Медленная, но настойчивая черепаха моих чувств к Дине осталась далеко позади после неожиданного возвращения на дистанцию зайца Элис.

— А какое это имеет отношение к нам с Диной? — интересуюсь я.

На этот раз он оборачивается.

— Она не еврейка.

В моей голове вопрос с ответом никак не сходятся.

— Ну и что?

— Пойми, — начинает объяснять он, придавая вес своим словам тяжелым, несколько театральным вздохом. — Я знаю, что по-твоему это глупо и смешно, но в последнее время меня стало беспокоить, что я отдаляюсь от религии. Я ее теряю.

— Доктор, мы ее теряем, срочно дефибриллятор, — меланхолично замечаю я.

— Я так и знал, что ты это скажешь. Какой ты предсказуемый.

— Извини, — пристыженно говорю я. — Продолжай.

Из его больших ноздрей с шумом вырывается воздух.

— Последние полгода я все больше и больше об этом думал. Я даже поговорил с Элис об обращении в иудаизм.

— И что она на это сказала?

— Сказала, что согласна, раз уж для меня это так важно. Но, знаешь, этот процесс занимает целых два года, к тому же если у нее душа к религии не лежит, то она может не пройти испытания.

— Ладно, но мы-то с Диной тут при чем?

— Ну, в общем… Моя жена — не еврейка. Когда мы женились, мне даже в голову не могло прийти, что это окажется проблемой. Но вдруг оказалось. А потом у тебя что-то началось с Диной. Что-то серьезное.

— Ну, и?

— Ну, я и подумал: вот и все. Не быть больше роду Джейкоби еврейским.

Ничего себе. Он начал настолько издалека, что у меня это в голове не укладывается, так что я даже не беру на себя труд возражать, а ограничиваюсь предположением, которое вполне вытекает из его сумасбродной логики.

— То есть ты, надо полагать, трахаешь еврейку?

Он не отвечает.

— И ты, получается, думаешь, что ребенок, которого она могла бы от тебя родить, стал бы продолжателем нашего славного еврейского рода? Весьма похвально. На самом деле. Хотя, подожди… — щелкаю я пальцами, — что там в заповедях говорилось про адюльтер? Есть у меня такое подозрение, что «не прелюбодействуй».

— Послушай…

— Или ты просто решил прикрыть свою интрижку ворохом религиозной бредятины?