Время стрелять

— У вас ведь больница чисто мужская, да? — Борис нервно облизал пересохшие губы. — То есть женщин здесь в палатах вообще нет? Ни одной, да?

— Да. Конечно нет! И не может быть, потому что наша больница действительно чисто мужская. Так уж, извините, сложилось! — Герман Олегович внимательно посмотрел на Следова. — А вас, молодой человек, интересуют какие-то нюансы слабого пола?

— Да нет, я немного о другом хотел узнать, — Борис перевел дыхание и запасся кислородом для решительного вопроса. — Я хотел узнать, бывали ли у вас между больными случаи мужеложства?

— Конечно бывали, — спокойно ответил Деменцев. — Но не очень много. По крайней мере, по нашим данным. Мы эту практику не поощряем, но и не преследуем — стараемся по возможности просто не допускать такие случаи. Самое простое средство — развести по палатам тех, кто, по нашим наблюдениям, обнаруживает склонность к педерастии.

— Да-а-а! — протянул Стас. — Каждый о своем! Ну ладно-ладно, Боря, не серчай! Герман Олегович, скажите, пожалуйста, а вот Качев Ростислав Евдокимович, он с чем к вам попал? Дело в том, что он мне тоже объяснял о каком-то фатальном недоразумении и жестокой клевете в его адрес со стороны родственников. Потом эти письма, которые я передал Екатерине Витальевне. Он что, борец за справедливость или…

— А он, наверное, мальчиков развращал, да? — выпалил Борис и густо покраснел. — Ну, мне так почему-то с первого раза показалось. Хорошо, может быть, я и не прав, но каждый же может ошибиться! Ну, вид у него такой, он мне сразу еще чем-то Сучетокова напомнил. Лицо у него такое, что ли, специфическое? Вы знаете, я уже давно заметил, что у извращенцев и наркоманов, а еще у артистов немного, да и у депутатов тоже бывает, — у них такая речь особенная, как бы замедленная, и манеры тоже такие не совсем мужские…

— Ну, это, Боря, все-таки особый разговор, и мы к нему, может быть, потом вернемся, а сейчас давайте все-таки продолжим по нашей основной теме, — Герман в последний раз затянулся и мягко, даже как-то осторожно, затушил сигарету в медную пепельницу в форме клевера. — Насколько мне известно, до романов с мальчиками у Ростислава пока дело не дошло, хотя в его истории, честно вам признаюсь, трудно сказать, что было бы меньшим злом.

— А что же может быть меньшим злом, чем совращение малолетних? — удивилась Морошкина и отправила свой окурок вслед за окурком главврача. — Может быть, я отстала от жизни?

— О, Софья Тарасовна, вы к нам определенно не зря пришли! — воздел указательный палец в потолок Деменцев. — Много лет назад Ростислав Евдокимович расчленил своего родного племянника, после чего основательно его продегустировал. Качева арестовали, завели на него уголовное дело, направили на судебно-психиатрическую экспертизу, в результате которой его признали психически больным человеком и определили на принудительное стационарное лечение в одну из больниц подобного типа. Все эти годы Ростислав Качев направлял письма во все инстанции, доказывая, что он уже полностью излечился, и клятвенно обещал больше никогда не совершать подобных «непростительных ошибок». Причем он не один хлопотал о своем освобождении, вторым инициатором была его сестра. Через восемь лет их совместные усилия увенчались успехом, Ростислав Евдокимович покинул больницу. Но на свободе ему долго находиться не удалось. Через месяц сестра написала заявление о том, что ее брат выслеживает ее младшего сына, планируя совершить с ним то же самое, что когда-то уже совершил со старшим. Предположения сестры подтвердились, и Ростислав Качев оказался вновь на длительном лечении, на этот раз в нашей больнице.

— А почему все его письма написаны разноцветными фломастерами, с разными выделениями то букв, то слов, то целых строчек? — Борис внимательно смотрел на последний кекс, оставшийся на блюдце, но, видимо, не решался его взять. — Я кое-что успел прочитать, пока они были в руках Станислава Егоровича, но чего-то не совсем понял, о чем там идет речь.

— Это действительно не всем понятные сочинения, — одобрительно покачал головой психиатр. — Основным занятием нашего пациента является то, что он пишет имена, отчества и фамилии известных ему людей, в основном тех, кто так или иначе касался его уголовного дела, а потом начинает их делить на разные числа, высчитывает гласные и согласные — в общем, проделывает очень кропотливую, но совершенно бессмысленную работу… Кто же у нас остался? Наверное, Евгений Трофимович Малек? Этот человек состоит у нас на особом счету. Он знаменит на весь мир. Про него, наверное, написано статей и научных работ не меньше, чем про Юрия Гагарина.

— А чем он так знаменит? — Борис все-таки решился освоить оставшийся кекс и для начала нервно перенес его на свое блюдце.

— Я знаю, но молчу, — приложила язык к своим накрашенным розовым перламутром губам Морошкина.

— Я тоже знаю и тоже молчу, — присоединился Борона.

— Правильно, и нам не подсказывайте, — посоветовал Станислав. — А мы с Боренькой послушаем и станем умнее!