Время свинга

К тому времени, как я приземлилась, наш старый девичий танец вышел в мир. По-моему, интересно, что Трейси предпочла не отправлять его лично мне, пока не прошло целых два дня. По ее виденью мира, другим полагалось узнать, кто я на самом деле, прежде чем об этом узнаю я сама, — но опять-таки, возможно, они всегда и знают. Мне это напомнило о том, как она обходилась с самыми ранними нашими историям о балеринах в опасности, как она меня поправляла и редактировала: «Нет — эту часть сюда», «Пошло бы лучше, если б она умерла на второй странице». Передвигать и переставлять все, чтобы лучше всего воздействовать. Теперь она достигла того же с моей жизнью, переместив начало истории пораньше, чтобы все, что было потом, читалось как перекрученное следствие одержимости длиной в целую жизнь. Так звучало убедительнее моей версии. У людей это вызывало странный отклик. Все хотели посмотреть съемку — и никто не мог: ее убирали отовсюду, где ее публиковали, почти сразу же после того, как видео вывешивали. Кое для кого — может, и для тебя самой, — это граничило с детской порнографией, по воздействию, пусть намерение и не было таковым. Другие считали это простой эксплуатацией, хотя там трудно было ткнуть пальцем, кто кого эксплуатирует. Могут ли дети эксплуатировать сами себя? Неужели это нечто большее, чем просто две девочки дурачатся, просто девочки танцуют — две смуглые девочки танцуют, как взрослые, невинно, однако умело копируя взрослые движения, как смуглые девочки часто умеют? И если считаешь, что большее, тогда у кого именно все с приветом: у девочек в фильме — или у тебя? Что ни скажи или ни подумай об этом — похоже, зритель тут окажется соучастником: лучше всего не видеть этого вообще. Это будет единственно возможная нравственная высота. Иначе сплошное облако вины, которую ни на кого прицельно не возложишь, но все равно ее чувствуешь. Даже мне, смотревшей это видео, в голову пришла тревожная мысль: ну, если девочка так ведет себя в десять лет, можно ли вообще сказать, что она когда-то была невинна? Чего тогда не совершит она в пятнадцать, в двадцать два — в тридцать три? До чего же сильно желание стоять на стороне невинности. Оно билось из моего телефона волнами, во всех постах, наездах и комментариях. А малышка, напротив, была невинна, у малышки не было никаких мук совести. Эйми любила малышку, биологические родители малышки любили Эйми, хотели, чтобы она вырастила их малышку. Джуди распространяла это вдаль и вширь. Кому тут судить? Кто я такая?

Теперь всем известно, кто ты на самом деле.

Погода снова сменилась — яростно, на большую симпатию к Эйми. Но на пороге квартиры, арендованной Джуди, еще были люди, несмотря на все ее приготовления и заверения привратника, и на третий день мы с Ламином вместе отправились домой к моей матери на Сидмаут-роуд, которая, как мне было известно, во всех доступных документах будет зарегистрирована на имя Мириам. Там на крыльце никого не было. Я позвонила в дверь, и никто не ответил, а телефон матери переключался на голосовую почту. Наконец нас впустила соседка. Выглядела она смущенной — потрясенной, — когда я спросила, где моя мать. Этой женщине тоже известно, кто я на самом деле: такая дочь, которая еще не знает, что ее собственная мать в хосписе.