Время своих войн 1-2

Когда в последний раз? Именно вы! Много ли вы были на пристанищах воинов, чьи кости собраны, а могилы помечены, как им положено — имя, фамилия, иногда и звание, когда родился, и время подвига — случайного ли, но отдание собственной жизни в защиту Отечества разве случайность, разве это не есть подвиг? А средь русских могил, полно тех, кого сейчас называете «чурками», не редкость и с еврейскими именами, отчествами и фамилиями. Рядовые, сержантские, офицерские… как с этим то быть? Неужто тогда и повыбило лучших? Причем последних?

Ни одна из истин не способна выдержать тщательной проверки. Авторитет времени ее не спасает: он–то как раз некое циничное дробящее, поскольку требует все новых свидетельств при мертвых свидетелях…

Были и разведчики, были славные государственники, радетели земли русской…

Есть ли вины наций?

Немцев во время Второй Мировой считали фашистами — и разве не было тому оснований? Но есть ли причины называть их так сейчас? Еврейство проявило свою фашистскую по отношению к России сущность в шальные двадцатые и повторило в не менее шальные девяностые — каждый раз под разным флагом, но схожими делами. Однако во второй раз не было предложено той влекущей идеи, в которую можно было бы поверить, да переписать заново уже буквальным текстом.

Так умысел или чрезмерность, чрезмерность во всех проявлениях и то, что у них всякий раз погибали отнюдь не приспособленцы? Это ли давало повод приспособленцам говорить, либо умно молчать о верности собственного выбора?

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

«Правительство не может не считаться с тем фактом, что евреи, составляющие всего 5 процентов населения Империи, дают 50 процентов всех революционеров…»

/Премьер министр Витте — Герцлю (идеологу сионизма) на предложения о предоставлении особых льгот еврейству/

«Мы ненавидим христианство и христиан. Даже лучшие среди них должны рассматриваться как наши худшие враги. Они проповедуют любовь к ближнему. Это противоположно нашим интересам. Что нам надо — это ненависть. Только тогда мы завоюем мир».

А. Луначарский (Иудей) — министр просвещения, из речи в 1925 году в Москве. Известия, Записи Конгресса, том 77, стр.1539–40.

(конец вводных)

----

Пена роднится с подонками. Подонки и составляют пену. В 80‑е номенклатура заключила союз с Западом на слом государства, которое ему не принадлежало. Оставалось убедить владельцев…

— Цзюниломо на их всех!

— Куда послал? — интересуется Седой. — Да еще по–китайски? — и принимается корить, — Нечто в русском языке хороших правильно–отправительных слов нет?

— Седой, так ты же сам в бане по–русски ругаться не разрешаешь!

— Я нигде не разрешаю, только в ратном деле можно! Баня чистое место, здесь что под образами, образина ты этакая! Думаешь, наш банный китайского не знает? Не можешь эти ветра в себе удержать, так выйди за дверь, Москва — «зюйд–вест», проори им: «цзюнилом вам в сраку!», отправь проклятье, но чтобы нас не задело, очистись и возвращайся. Уста ополосни водицей, а внутрь после такого можно и крепенькой.

— Михей инструкцию оставил?

Случаются евреи вне еврейства. Прапрадед Михея (про которого позднее говорили, что его ведьма в ступе высидела) перекупами не занимался, не коробейничал, жил своим хозяйством на котором работал сам, прежде чем что сажать, выходил на косогор с ведром — ветер замерять. Иные смеялись, пальцами у виска вертели, а он, хоть молодой, а уже знал откуда–то, чуткими своими пальцами чувствовал сколько ветра в опрокинутое боком ведро ловится, как надавливает; по этой примете и многому другому погоду предсказывал, ошибаясь редко, за что и прослыл ведуном. Постепенно уже и к людям приглядываясь, к их характерам, ожидал от них каких–то поступков и опять не ошибался. Далее пошло по поколениям, войдя в Православие обрусели, стали считать знахарями, но всякого нового из них всерьез начинали воспринимать, не раньше, чем старый знахарь умрет. Такое — все знаю — на смертном одре передавать велено, не вольно ведуну раньше умереть, чем нового назначит.

Одна женщина — баба, две женщины — базар, три — ярмарка, — считал Михей, и что при женщинах, что при бабах держал рот на замке, из–за чего считался средь них нелюдимым, а среди мужиков — головастым. Гладкословистых людей много, едва ли не все выверяют речь свою не по тому, что хотят сказать, а по тому, что от них хотят слышать. Михей спроста не говорил: растопырит слово, что вилы, к нему другое, третье — глотай этого ежа и думай. При этом оценивал — как пошло, смотрел «с прищуром», от которого людей соображающих бросало в пот.

Нет лучшей игры, как в переглядушки, когда за слово неказенное могут заломить руки и определить на вечное молчание без права переписки. Смотрел как смысл доходит, как иной потеет, сомневаясь в крепкости жизни, поскольку опора из под ног простым словом выбита. И была ли опора?

Все недосуг, а досуг будет, когда вон понесут. Михей это понимал и с мыслью этой смирился. Выхаживал Седого, найдя в нем приметы самому себе.