Время своих войн 1-2

Примерно в то же самое время, уже не в Тель — Авиве, не Лондоне, и не Москве, а другой своей центр–хате — Нью — Йорке, лидер Еврейского Лобби при Сенате США (организации не только официальной, но самой многочисленной и влиятельной) на очередном собственном слете с гордостью заявлял, что теперь уже «неважно какой собственно будет новый президент, от какой именно партии выбран — он однозначно будет проводить политику необходимую будущности народа Великого Израиля…» Может, и не дословно, но по общему смыслу именно так…

А в России хоронили останки гражданина Романова и его императорской семьи. Патриарх с рабочим псевдонимом — «Алексий номер Два», в миру носивший фамилию Редигер, и когда–то имевший папу (вовсе не Римского, а родного), того что в Талине служил оккупационной власти немцев, призывая паству к непротивлению злу (попутно доказывая, что не злу вовсе, а европейским «освободителям»), этот самый Редигер (уже сын), спешно выбранный закулисным обкомом в Патриархи, грея под рясой безналоговую декларацию (разрешение для «церкви» на беспошлинный завоз водочной продукции и сигарет из–за рубежа), призывал весь русский народ к покаянию за совершенный им грех — убийство царской семьи…

Заставь нацию, общество или даже религию каяться в действительных или мнимых грехах, после чего можно смело закапывать в ту могилу, которую они сами себе выроют.

— Одолели черти святое место! — в сердцах отмечал Михей, поминая этим не то «Ближние углы», где недавно нашел консервные банки и битую посуду, не то всю страну в целом, весь этот блядский период, когда отсутствие новостей могло считаться хорошей новостью. И думал о свойствах русской памяти — очень короткой на злое. Говорил вслух, ругал собственное племя:

— Засиделись в гостях до полного неприличия, уже и не гостями себя считают!

Михей — отчасти еврей по крови, но русский сердцем, душой и совестью, с удивлением наблюдал, что Россия как–то враз «ожидовилась», словно перешла какой–то скорбный порог и стала сползать под откос.

Первую примету этому видел в том, что вера исчезла. Не в Бога — в него никогда всерьез не верили — в людей. Уже и, подвозя из города, со всякого путника стали спрашивать денег — дела в этих местах когда–то неслыханные. Как и такое, чтобы запирать хату на замок. Засмеют! Заторни щепкой — сразу видно хозяев нет дома — никто не войдет. Испокон веков жили дверьми на улицу, не во двор, не в собственный огород–выпас…

Добрые вести не катятся вместе, это худые прут таким частоколом, что за ними уже и просвета не разглядеть. В недовымерших деревнях частушничали, словно отводили душу в наипоследнийший раз:

Не родимое пятно,

а в мозгу проталина,

Разбазарил всю страну,

а свалил на Сталина.

Перестройка — мать родная,

рынок — батюшка родной,

На хрен мне родня такая,

лучше буду сиротой!

Расступайся, народ,

Ельцин к Клинтону плывет,

За жидовские подачки

мать-Россию продает.

Ходит Ельцин по Кремлю,

рот не закрывается,

Обокрал он всю страну,

ходит улыбается.

Шел Борис на русский трон

в виде Аполлона,

А стоит его притон

на штыках ОМОНа.

Обещал с похмелья Боря

лечь на рельсы головою,

Вышло все наоборот:

уложил туда народ.

Слышишь, диктор как картавит

и с экрана Запад хвалит?

Жаль, что Сталина тут нет:

был отличный логопед!

В магазинах есть вино,

хоть залейся водки,

«Демократы» нам давно

всем залили глотки…

Время красит, безвременье старит. Страна словно враз постарела. Как и некие безвольные старики, опустилась, перестав держать себя в строгости. Будто, непонятно с чего — раз! — и оскуднела на душу русская земля.

Заезжий заморский «рубль» удавил домашнюю копейку. Взял нахрапом, вздутый жульничеством. Впущенный незваными гостями, как еще один незваный гость, превзошел всех — уже и сам дом перестал хозяевам принадлежать. Дело по смыслу и совести мерзкое. Но кто в таких делах придерживался смысла, и есть ли совесть у подобного?

— Доверили козлу капустный огород! — огорчался Михей очередному банку, что грибами вспухали на новой густоунавоженной гайдарочубайскими постановлениями «россиянской» почве. В городе, купив газету, тут же у киоска, бросив себе под ноги, распустив тесьмы штанов, прыскал на нее долго и со вкусом…

Михей занимался гигиеной смысла как пришел с самой большой и кровавой войны, пытаясь понять — почему? Можно ли было иначе? Почему гнали на пулеметы? За что России такое? Терпели бедствия от иноземцев, враг был понятен, но не от неких «внутренних», взявших за девиз: «чем хуже — тем лучше», выступивших захватчиками и разрушителями. Получить нож под дыхло от тех, кто до поры мирно соседился, ни в коем случае не являлся воинами, и даже наоборот; чья трусость и изворотливость стала притчей во языцах… Почему так стало?

Кто–то выводил формулу критической массы еврейства на страну, после которой они источают государство изнутри, вроде тех древесных жучков и их личинок, что сперва пьют сок, потом рыхлят древесину, создавая собственную удобную им среду обитания…