Время своих войн 1-2

Взрослые в этом кабинете, кроме достоверных сведений, которых от них всего лишь и добиваются, иногда стремятся выложить то, что от них хотят услышать, фантазии же ребенка на этот счет различимы и не нуждаются в перекрестной проверке — ошибается подполковник, поскольку не имел ранее дела с детдомовскими, да и вообще, по роду своей работы, детей в обработку ему еще брать не приходилось…

— Сбежал?

— Сбежал.

— Ищут?

— Ищут, — кивает Сергей. — Но не сильно. Мы часто сбегаем.

— Почему?

— Потому что — воля!

Воля — слово серьезное, весомое. Полное значение понимают только те, кто осознал, что его пытаются воли лишить.

— Откуда тебе стало известно, что произойдет крушение поезда?

«От верблюда!» — хочется сказать Сереже, но благоразумно держит это при себе, потому что тут либо начнут допытываться, кто из его знакомых носит кличку «Верблюд», либо опять пойдут «не пряники», а всякий раз падать в обморок, не то, чтобы стыдно, а трудно. Организм не хочет подчиняться. И откуда знать, что крушение произойдет, если не знал этого едва ли до самого момента? Только этот дядька не верит, да и другие тоже…

— Мальчик с вами?

Женщина рассеянно оглянулась.

— Нет, я сам по себе! — громко и независимо произнес мальчик и снова уставился в окно.

— Как так? — растерялась проводника.

— Посадили и встретят, — заявил Сережа. — Вот билет, мое место нижнее, но я поменяюсь.

— Да уж! — сказала женщина.

— Что хотят делают! — пожаловалась проводница. — И не предупредили!

— Опаздывали! — пояснил Сережа. — Да мне не в первой, я часто в поезде катаюсь.

— Вижу! Присмотрите? — попросила проводница женщину.

— Отчего не присмотреть, присмотрю — хороший мальчик.

Проводница собирала билеты в складную коричневую сумку с множеством карманчиков, тут же подписывая поверх — куму на какой станции сходить, а в отдельный листок — сколько чая принести.

— Вам лечь надо! — сказал вдруг Сережа.

— Что? — переспросила женщина.

— Всем лечь надо! — упрямо сказал и насупился, словно прислушиваясь к чему–то.

— Почему?

— Я так чувствую!

— Странный мальчик, — сказал, молчавший до того старик. — И знаете, пожалуй, я прилягу — не возражаете? — спина что–то…

— Одеяла еще не разнесли, — растерянно сказала женщина. — И подушки без наволочек.

— А мы так — пиджачок поверх. Не желаете?

— Нельзя так, папа! Метрики помнете! — сказала женщина таким тоном, что Сережа тут же понял, что старик ей никакой ни папа, а какая–то другая родня. И то, что между ними давняя ссора, иначе зачем он к ней обращается на «вы» и даже старается держаться так, будто едва знакомы. Взрослые ругаться не умеют — поругавшись, они ссорятся надолго, и потом не знают как помириться.

— Всем надо лечь! — закричал Сережа.

— Странный мальчик.

— Сейчас!

И лег прямо в проходе, ногами по направлению движения, потому что, откуда–то знал, что нужно лечь на пол, и сейчас это желание стало непреодолимым. Проводница, возвращаясь с билетами, склонилась над ним…

Дальше не помнит, но пахло жженой пластмассой, рваным перетертым металлом, мазутом камней, и еще сладким — кровью, калом, душным теплом разорванных тел…

Есть совпадения странные. Едва ли не мистические. Лешка, которого много позже, в иной взрослой жизни, прозовут Замполитом, бегал смотреть то крушение. Такие же как он, просачивались сквозь оцепление из дружинников, уверяя, что живут — «во–он в том доме!», топтались у подъезда, из которого, если подняться наверх, должно быть все видно, выгонялись сердитыми дворничихами. Запомнил не кореженные вагоны двух столкнувшихся составов — пассажирского и товарника, а озабоченную серьезную молчаливость взрослых. Еще взлохмаченного старика без ботинок и мальчику возле него с кровью на лбу и взрослым пиджаком на плечах.

— Уйди! — сказал старик.

— Хорошо. Я уйду, — тут же согласился Сережа. — Я потом приду. У меня, кроме вас, нет никого — я из детдома.

Откуда–то зная, что когда найдет старика, тот будет ему рад, потому как перед тем будет его искать, а сейчас надо оставить его со своим горем…

Удивился бы Сергей — Извилина, узнав, что был в его роде такой Антон Кудеверский — знахарь, что родился в и поныне существующей, так и не сдавшейся, деревни Кудеверь? Что ушел он как–то вдоль реки заговаривать боль, править вывихнутое и не вернулся, остался там, где способности его признали, где понадобился. Беседовал с кем–то внутри себя, отыскивал утерянное и слыл ведуном, потому как иногда, на подступающую беду, мог заглядывать вперед и отводить… Сережа тоже слышал голоса, словно работало радио непрерывного вещания, но привык и не обращал внимания, тем более, что после многократных проверок убедился, голоса не отзывались и даже не реагировали на ситуацию — существовали сами по себе, и расслышать их более–менее отчетливо можно было только в состоянии покоя, едва ли не на грани сна, в остальное время это был просто шум разговора, из которого лишь изредка можно было выхватить отдельное слово, и по нему составить представление о теме беседы.

90‑е Сергей предчувствовал, но отвести не мог.