«В 1939 году, когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: «Убери из наркомата евреев». Слава Богу, что сказал! Дело в том, евреи составляли абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи… И каждый за собой целый хвост тащил. Сталин не был антисемитом, как его порой пытаются изобразить. У евреев активность выше среднего, безусловно. Поэтому есть горячие в одну сторону и очень горячие в другую. В условиях хрущевского периода эти, вторые, подняли голову, они к Сталину относятся с лютой ненавистью…»
В архиве посла СССР в Швеции Александры Михайловны Коллонтай сохранилась запись ее беседы со Сталиным в ноябре 1939 года:
«Многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплеваны прежде всего за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он все еще рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток. И мое имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний.
Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться. Сила СССР — в дружбе народов. Острие борьбы будет направлено прежде всего на разрыв этой дружбы, на отрыв окраин от России. Здесь, надо признаться, мы еще не все сделали. Здесь еще большое поле работы.
С особой силой поднимет голову национализм. Он на какое–то время придавит интернационализм и патриотизм, только на какое–то время. Возникнут национальные группы внутри наций и конфликты. Появится много вождей–пигмеев, предателей внутри своих наций.
В целом в будущем развитие пойдет более сложными и даже бешеными путями, повороты будут предельно крутыми. Дело идет к тому, что особенно взбудоражится Восток. Возникнут острые противоречия с Западом.
И все же, как бы ни развивались события, но пройдет время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего социалистического Отечества. Год за годом будут приходить новые поколения. Они вновь подымут знамя своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна. Свое будущее они будут строить на нашем прошлом…»
(конец вводных)
----
Но как быстро все заканчивается…
Заканчивается предельный возраст, но нет желания остаться за флагом, как только свернуть флаг на грудь, что делали во время войны, выходя из окружения. Но вот только не сменить, не встать под флаг чужой, как поступали другие, с чего–то вообразив, что это не та страна в которой стоит жить, но в большей степени умирать. Будущности у них нет, будущему их высасывать.
Можно ли любить страну, где рождаются дети с аллергией на жизнь, и нет большего счастья для чиновника, чем возвыситься до уровня собственной некомпетентности? Где пытаясь преодолеть зло терпением, делали себе только хуже, раззадоривали захвативших власть на новый беспредел. В мелькании нарезанных картинок нарезанных новостей, в чехарде многословиц, отдельное слово, несущее смысл, больше не цеплялось, все скопом уходило в гул, все превращалось в один общий припев попсы.
Раньше такое было: похволя продаешь, а хуля покупаешь. И словно враз все переменилось. Теперь наоборот. Хулишь, чтобы оправдать продажу. Родину хулишь, землю свою, быт, честь, долг. Нахваливаешь же дешевый прикуп от продажи: запиндостский образ жизни. А суть вычленить — готов все спустить в унитаз. Себя уже спустил. В фарфоровый ли, золоченый, в затейливую либералистско–демосратическую дыру — да как бы она не представлялась! — а спустил! И всяк способный думать — в мыслях своих, вслух, так формируя, иначе ли, но смыслом общим, слово в слово, повторял сказанное каким–то сетевым злым философом: «СССР разрушили педерасты. Они пообещали, что жить от этого всем станет лучше. Однако жить всем стало только хуже, а лучше стало лишь педерастам. Но СССР теперь не вернуть, а от педерастов теперь не избавиться…»
Предвидеть — одно, а предупреждать — совсем другое. Толмач при провидце более важная персона. Извилина — провидец, Федя — его толмач. Потому и молчит (так ему теперь кажется), озвучивать — значит — приближать! Феде не хочется приближать то, что неизбежно должно случиться…
Правду не просто глотать, правду не просто и выговаривать — бывает, колом становится поперек глотки. Она такая, она не переваривается, жрет и жжет изнутри. Говорить то, что думаешь — роскошь. Говорить, веря в то, что говоришь — непростительно.
Сергей — Извилина привык обращаться к Феде словно к самому себе, не ожидая ответа. Легче мыслить разговаривая — это мысль притормаживает, не дает ей нестись галопом по бездорожью. Ведя беседу Извилина отдыхает от самого себя.
И только Седой разглядел, что Молчун, найдя ли в Извилине собственную странность, ее иной полюс, отныне до самой макушки заряжен личной преданностью не идее и даже не группе, а конкретному человеку…