Время своих войн 1-2

— Кого–то черти принесли! — говорит вдруг Седой и тут же выходит, прижав за собой дверину. И все в очередной раз удивляются его чутью, только через пяток минут подъезжает машина, когда Седой уже стоит у дороги, опершись на изгородь.

Замполит, осторожно отжав дверь, глядит в щель.

— А разговор у него напряженный… Может, стоит сходить, подстраховать?

— Нет, Седой — дипломат. Он, что хочешь разрулит. Да и старенький с виду. Не обидят!

— Это в прежнее время не обидели бы, а сейчас…

Машина разворачивается на узком, юзит, и как–то зло газанув, обдает Седого пылью. Тот некоторое время задумчиво смотрит ей вслед и начинает спускаться по тропинке к бане.

— Нормалек, отшил и вроде нерасстроенный, — говорит Леха, промахиваясь с собственными выводами в очередной раз — и что тут поделаешь, пошла у него такая полоса…

Седой входит — сразу понятно, что–то не так. Лешка хмурится: последний раз схоже разочарование в собственной удаче аналитика испытал, когда, хорошенько распарившись в такой же деревенской баньке, прямо с крыльца прыгнул–упал в огромный пушистый сугроб… а там оказался куст крыжовника.

— За время вашего восьмимесячного отсутствия на вверенной мне территории произошли следующие неприятности…

Седой неспешно рассказывает, что с недавних пор «повадились» к нему… Все из–за ульев — мед пару раз возил на базар. Там «наехали» — стал, как положено, платить — сугубо чтоб не выделяться на общем фоне. Приезжали сюда — сосчитать ульи, разобраться, сколько меда снимает, не уходит ли налево, в соседнюю область. Чтобы не ссориться по пустякам — баню им топил. Понравилось. Вот с этого и началось. Теперь, не скажешь, что частенько, но наезжают попариться.

— Обычно заранее предупреждают, а сегодня, видно, приспичило.

— Сказал, что гости у тебя?

— Сказал.

— И что?

— Сказали, чтобы выметались, баню за собой вымыли, и заново протопили.

— Бляха–муха, ну вот и помылись! Теперь перепачкаемся. Вроде бы устаканилось все, прошли времена отмороженных.

— Не здесь, — говорит Седой. — Здесь все на десяток лет опаздывает.

— Думаешь, не вникнули, приедут разбираться?

— Это зависит на какой градус подвыпитости упали — потянет «на подвиги» или нет, еще какие девки с ними — умные или неумные. Если неумные — не отговорят, не придумают иную развлекуху — тогда жди гостей.

— Я с ними поговорю! — тут же заявляет Казак. — Переберу деляг с периловки.

— Ага! Сейчас! Тебя пусти: братская могила будет, прибирай за тобой…

— А я без ножа, по–свойски. Феню знаю, прощупаю насколько серьезные.

— Без собственных наколок? Без перстней на пальцах? Какой ты, бляха муха, уголовничек без наколок, без перстней?

— Оденусь. Перчатки есть у кого?

— Боксерские?

— Карандаш есть химический? Нарисую! Таких нарисую, что сразу язык себе в жопу засунут — как приедут, так и уедут.

Казак все еще во хмелю.

— Понадобится, нарисуешь. Но сначала в речке посиди минут двадцать — поближе к ключу. Остынь! Подъедут, позовем.

— Может я? — предлагает Миша — Беспредел, разминая шею.

— Тебя детинушку увидят, сразу задумаются «про жизнь», да за стволы. У них обязательно стволы в машине должны быть. Стрелять им нельзя позволить, и уйти отсюда должны так, чтобы никаких последующих протоколов.

— Если сейчас не выучить, — возражает Седой, — этим дело не кончится — город их!

Но Командир похоже все решил.

— Идут «левые» полной парой, Седой — тормозом, чтобы не увлеклись, от «правых» один Молчун. Ему — отсечь от машин, нейтрализовать группу прикрытия, если такая будет, стволы обобрать. Вряд ли они со стволами к бане пойдут. Там у машин один или двое останутся, по максимуму — три. «Пятый» справится. Слышишь, Молчун? Там тоже без холодных — глумить нежно!

— Почему я в пролете? — удивляется и даже чуточку обижается Извилина.

— По профилю. Тебе, если понадобится, город придется щупать. Как бы не пошло, не светись. Возможно, тот случай, когда точку не мускулы поставят, а мозги.

— Не нравится мне это. Не чужая ли прощупка, как ты считаешь, Седой?

— Нет, — уверяет хозяин бани. — Если с ними чужих не будет, то точно — нет. Ситянских я всех знаю. Играют в бригаду «кина насмотревшиеся». Братья–разбойники.

— Вербанем, когда Извилина пощупает? Сгодятся?

— Тогда руки–ноги не ломайте, — говорит Седой. — Ситянские, а они все как один, словно и неместные: неотходчивые, обидчивые — эти всегда помнить будут.

— А сменить верхушечку? — живо интересуется Извилина. — Или на них все держится?

— Вот и разберешься, если понадобится, — говорит «Первый». — Ты же у нас вроде начштаба — мозгуй!

— Может, и не явятся, — сомневается Седой, сам себе не веря.

И все чувствуют его неуверенность.

— Есть рванина? — глухо спрашивает «Пятый».

Седой находит старое из своего рыбацкого. Федя — Молчун натягивает брошенное прямо на голое тело и выходит в ту дверину, что в сторону реки.

Петька — Казак тоже заявляет, что не желает пачкать свое, и выпрашивает брезентовую ветровку… Ждут минут сорок — уже бы и кошка умылась, а гостей все нет. Некоторые решают, что «отбой», но тут Седой, сидящий снаружи на толстой колоде, стучит клюкой в дверь.

— Прибыли.