Время своих войн-1 (СИ)

   Алексия Оныкия он подобрал на постоялом дворе. Алексий был сиротой, и кормился объедками - хозяева терпели его из жалости, но лишний рот никому не нужен. Он спал, свернувшись калачиком на соломе, зажимая в угол горб, а в ногах у него умывалась кошка. "Алексейка - на горбе тюбетейка!", - проходя мимо, пинали его хозяйские дети и передразнивали неуклюжую походку. Уродлив он был от рождения: горб давил его к земле, так что собака хвостом могла запросто выбить ему глаз, а руки при ходьбе зачерпывали горстями лужи. Прежде чем взять его с собой, Нозар разломил сухарь и дал погрызть, внимательно наблюдая, точно вслушивался в хруст своими немощными ушами, ведь для бродяги, как и для волка, главное - крепкие зубы.

   Так глухонемой Нозар стал изъясняться через калечного поводыря.

   "Ы-ы..." - закатывая белки, мычал он.

   "Один друг - это немало, и тысяча - не слишком много", - бойко переводил Алексий.

   Он овладел грамотой в монастырских кельях, долгими, зимними вечерами переписывая за кусок хлеба Евангелие. Рано убедившись, что миром правит не астрономия, а гастрономия, он первым делом узнавал на кого из монахов наложили епитимью переписывать новозаветные морали и, пробираясь к нему тайком, корпел над непослушными буквами. У Нозара по ночам ныли кости, пьяный от бессонницы, он много раз пытался представить скрип двери, когда под утро сквозь щель в комнату проскальзывал лунный свет, а в нем бледный от усталости Алексий. Плюнув на пальцы, горбун гасил свечу перед образами и, хлестнув волосами темноту, как ворон на добычу, кидался на дощатую кровать.

   Из года в год ходили по хуторам, кормились, чем Бог послал, и ночевали, где придется. Зимовали при монастырях, ухаживали за скотиной, таская на мороз тяжелые ведра помоев, а летом теснились в шалаше, где места и одному мало, зато комары с ноготь, христарадничали и продавали по селам лапти, которые плели из бересты.

   "Алексейка идет - Правду ведет", - бежали с околицы дети, расшугивая уток и кур.

   В тени церковной колокольни, пока на воткнутых в землю палках сушились лапти, Нозар развлекал селян. "Жил-был человек, - громко пояснял Алексий его жесты, - у которого под стеной поселилась змея, человек подносил к ее норе молока, а она берегла дом от порчи. И человек процветал. Но однажды его жена налила молока сыну, змея выползла и стала пить вместе с ним, ребенок стукнул ее по лбу ложкой, а она его ужалила. Мальчик тотчас умер, - здесь Нозар валился на траву, закрывая глаза, несколько раз дергал ногами, - а взбешенный отец бросился на змею с ножом... Однако она успела забраться в нору, и он только хвост отрубил...

   С тех пор дела человека пошли из рук вон плохо. И сказали ему мудрые люди: "Это оттого, что раньше змея принимала на себя твои беды, а теперь ты один несешь свою судьбу". И пошел человек к змее мириться: опять подставил к норе миску с молоком и стал ласково нашептывать. А она ему отвечает: "Былого не вернешь, разбитого не склеишь. Если мы даже и помиримся, то, как взгляну я на свой обрубок, так и вспыхнет во мне злоба, а, как вспомнишь ты про сына, так и зайдешься в бешенстве. Уж лучше нам жить раздельно""

   Крестьяне чесали затылки, не могли взять в толк к чему этот рассказ, а после махали рукой: одно слово - странник.

   "Это к тому, - не моргнув, находился Алексий, - что все обязательно сбудется, но - по-другому..."

   А бывало, Нозар заводил другую песню. Сядет по-басурмански, скрестив под собой пятки, и шарит везде глазами, пока все не отвернутся - никто не мог вынести его тяжелого, беспокойного взгляда.

   Однако он умел заговаривать зубы и лечил язвы наложением рук.

   Все здоровые похожи друг на друга, каждый калека страдает по-своему. Нозар пропускал время через себя, как ветер сквозь сито, а Алексий копил ночи и хоронил дни, складывая в горб. Но для обоих жизнь маячила за горизонтом, оставаясь журавлем в небе. Их провожали стаи галок, которые по многу раз успевали вывести птенцов, а они все размечали дорогу кострами, которые тушили, мочась на угли. И с годами Алексий стал обгонять Нозара на шаг. Где тот выпрашивал копейку, Алексий выцыганивал алтын, Нозар выучился читать по губам, Алексий - по глазам. Однако Нозар по-прежнему угощал приемыша палкой и целыми днями кормил мочеными яблоками, от которых урчал живот. Отвернувшись, Алексий орал тогда во всю мочь, краснея от натуги, клял Нозара, на чем свет стоит. Нозар, однако, понимал это по-своему, трогая за рукав, каялся, забывая, что обида, как камень в сапоге, точит, пока не достанешь.

   А между тем вокруг заполыхало восстание, которое не разбирает ни правых, ни виноватых. Все ненавидели всех, и каждый перетягивал Бога на свою сторону.

   От запаха сырой земли Алексия душил кашель, и он, задирая ноздри к солнцу, грел их, упираясь затылком в горб. Уже три дня шли они по лесу, питаясь комарами, сосущими их кровь, и еще три топтали степной ковыль, когда невнятное бормотанье Нозара перебил гогот гусей и набат церковного колокола.

   Однако к затерянной в глуши деревне вышли не вовремя - на нее налетел отряд Вишневецкого.