Время своих войн-1 (СИ)

   Пан Иеремия, как кошка, смотрел на мир вертикальными зрачками, разрубал человека так быстро, что половинки успевали увидеть друг друга, и под солнцем вращал над головой саблю, оставаясь в тени. Он не любил ходить вокруг, да около: чтобы познать вещь ему, как зверю или ребенку, нужно было положить ее в рот. Вокруг него грудились люди в черных капюшонах, с косыми скулами и челюстями, как серп. Они уже спалили капище греческих отступников, и теперь, кидая смоляные факелы, поджигали жилища. "Убивайте их так, чтобы они чувствовали, что умирают, - размахивал плетью предводитель. - Пришел Судный день, и незачем сластить пилюлю"

   Рассыпавшись по деревне, вишневцы с гиканьем хватали всех без разбору, вырывая с земли, как сорную траву, отправляли на небо. Их капюшоны уже пропитались семью потами, а они продолжали бесноваться, пока, наконец, не устали.

   "Какой вы веры, убогие?" - отставив назад локти, растянулся на гумне пан Иеремия. В зубах он перекатывал соломинку, на которой, как пиджак на гвозде, висела съежившаяся улыбка. Ударяя кулаком в грудь, Нозар завыл, было, об униатстве, расплющивая палец о проколотые уши и отрезанный язык. Но обида, как камень в почках, изводит, пока не выйдет. И Алексий подстерег случай - шагнув вперед, так чтобы спутник не видел его губ, выдохнул: "Греческой..."

   Иеремия поморщился и выплюнул соломинку.

   "Завтра Пасха, - стеганув плетью по сапогу, вскочил он, - так что одного отпускаю..."

   Алексию словно нож под ребро сунули, ни жив, ни мертв, он опустился на колени. А Нозар пустился на хитрость. "Он говорит, - едва успевал переводить Алексий заплетающимся языком, - что ты переживешь его только на день..."

   Глаза Иеремии налились кровью.

   "Одного из двух", - прохрипел он.

   И тут Нозар Правда стал богом. Ибо только богу доступно отречься от себя. Обогнув Алексия, он в три шага покрыл расстояние, на которое отстал от него за годы, и, заглянув в кошачьи зрачки, прочитал в них свое будущее.

   Иеремия все понял без слов. Повернувшись, он сделал жест людям в капюшонах, и те поволокли Нозара на площадь. Он едва успел скинуть штаны, как уже смотрел на все, сидя на колу. Хлынул дождь, капли, смывая кровь, застучали по лужам, а первая же молния вознесла Нозара на небеса.

   Но Иеремия этого не дождался. Он оседлал коня и, увозя в двух переметных сумах преступление и наказание, поскакал навстречу судьбе. На другой день он сел разговляться и, закусив мед соленым арбузом, свалился под стол, предоставив лекарю дивиться скоротечности лихорадки.

   "Наказание не искупает преступления, - подумал тот, медяками закрывая глаза покойному, - его искупает раскаяние".

   А Нозар, возможно, пополнил бы список местных святых, если бы Иеремия не вырезал деревню под корень, пощадив лишь детей. Они выросли в диком, обезлюдевшем крае, вдалеке от дорог, и со временем среди них укрепился культ Правды. "Вы пережили светопреставление, - воздев персты, наставлял их Алексий, - на ваших глазах умер бог..." "Царство Господне не от мира сего", - вел он их по лесам, и постепенно глухота и немота стали главными атрибутами бога, наряду с беспомощностью и неприкаянностью, а в неокрепших сердцах Кол заменил Распятие, Нозар вытеснил Христа. Алексий Оныкий, его единственный апостол, сын, предавший отца, переписал главы его жития, как раньше переписывал главы библейских преданий. "Прошлое, что мертвец, - оправдывал он себя, - на него все спишешь..." Пройденные дороги зарастали бурьяном, к тому же Алексий давно понял, что книга и жизнь дополняют друг друга: в жизни давят репей - в книге распускается цветок.

   Нищие взрослеют рано. С мозолями от плуга, подростки хлебали щи без соли и не искушали себя богословскими спорами: их вера родилась из трагического чувства жизни и презрения к словам. "Не донимайте бога молитвами, - запрещал сочиненный Алексием катехизис, - он слышит не ваши слова, но ваши помыслы"

   Спустя год воображение подсказало одному маляру восстановить лик Правды. Но Алексий воспротивился: икона, как бог, должна быть одна, и, взяв кисть, сам изобразил сцену суда. Иеремия на картине превратился в сатану, Нозар - в бога. Однако для многих олицетворением божественной казни стал горшок на шесте, перед которым подолгу стояли, молча царапая ногтями на жилистой шее вертикальную черту, заменившую крест.

   Нет бога, кроме Правды, и Алексий пророк его. Рушились царства, менялись государи, но символ не мерк - правду продолжали сажать на кол. В этом видели подтверждение вечного пророчества своего бога. "С Правдой и в аду рай, без Правды и в раю ад", - прилизывая слюной брови, щурился Алексий, веря под старость в собственную выдумку. А постарел он в одночасье - так проседает дом, осыпающийся седой штукатуркой. Раз в плывших сумерках, взглянул на зеркало и вместо себя увидел Нозара, приглашавшего его на кол.

   "Я уже оплатил зло, - прочитал он по губам, - теперь твой черед..."

   "Это было самоубийство", - замахал руками Алексий, зеркало треснуло, и он завесил его овчиной.