Время своих войн-1

   Лихих глаз дым неймет. Замполит не стесняется льстить, без стеснения и уязвляет.

   - Люблю молодца за обычай! - кряхтит, а тащит! А у нас все так: медведь в лесу, а шкура продана! Большое бережение малого барыша.

   - Не ной!

   - Стоню, яки раненый! Нытье по уважительной причине имеет право называться стоном.

   - От лихой бабы ни пестом, ни крестом - это понятно, но от Замполита есть чем оградиться?

   - Наливай! - соглашается "Шестой".

   - Тост?

   - Через цинизм к оптимизму!

   У Лешки-Замполита много девизов, но этот, по отношению к нему, самый верный... 

Глава ВТОРАЯ - "ДРАКА" (дозорные "ЛЕВОЙ РУКИ")

 ШЕСТОЙ - "Лешка-Замполит"

   Ильин Алексей Анатольевич, воинская специальность до 1992 - войсковой разведчик, пластун в составе спецгруппы охотников за "Першингами", после расформирования групп (согласно секретному дополнению к Договору об РСМД) был уволен в запас. По предложению бывшего командира ушел "за штат". Проходит ежегодную переподготовку в составе своей группы частным порядком.

   В период службы завоевывал призы по стендовой стрельбе в открытых соревнованиях для подразделений ГРУ, четырежды выигрывал закрытые состязания "Упражнений для специалистов", как среди одиночников, так парные и боевых троек по АПС - автоматическому пистолету Стечкина. Неоднократно женат, по последнему факту живет гражданским браком, воспитывает троих детей.

   Прозвища: "Алексич", "Рыба", "Замполит", "Пистон", "Два-двадцать" (уважительное среди стрелков из АПС - за умение перезаряжаться), "Балалайка", "Щепка"... и др.

   АВАТАРА - псимодульный внеисторический портрет основанный на базе новейших исследований ДНК - (литературная форма):

      "В морг..." - распорядился доктор, пряча в халат слуховую трубку.

   Санитар, позевывая, убрал с одеяла табличку "Филимон Кончей".

      "Так ведь дышит..." - потер он от холода руки.

      "Вне значения. Пока довезете..."

   Больница при странноприимном доме помещалась в бревенчатой избе, к окнам которой липло серое, хмурое утро. До покойницкой было рукой подать, и Филимон всего полсотни шагов видел над собой круглое лицо санитара с вислыми, качавшимися усами. Однако жизнь, как сонмище ангелов, умещается на кончике иглы. Пока его, завернутого в простыню, катили по лужам грязного, запущенного двора, он снова проживал свои детские годы. В пыльном захолустье, жевал травинку, болтая ногами на бревне, считал две проезжавшие за день телеги, а потом в десятый раз перечитывал недлинные полки провинциальной библиотеки. Зимой он оставался в читальне, где жгли казенную лучину, уперев щеку ладонью, мечтал о странах, в которых никто никогда не был, и долго смотрел в темноту сквозь засиженные мухами стекла. На беду ему попадались не только русские книги. От евреев он узнал про тайное имя Бога, которое открылось на горе Моисею, от пессимистичного немца - про слепую волю, которая движет миром.

   "Бог глух - до Него не достучаться, - ковырял ухо Филимон. - Он всемогущ, но бессознателен".

   И боялся собственных мыслей, как мелких тресков, которые издает комната по ночам.

   Осиротел Филимон рано. "Ты чей, Кончей? - дразнили его дети, вынимая из-за спины камни. - Хочешь кирпичей?" Он смотрел сквозь них ясными, голубыми глазами, прячась в ракушку своих мыслей. Кормил его отчим - угрюмый, молчаливый мужик, едва умевший поставить крестик против имени. "Чай, и родителей не помнит..." - жалели за спиной пасынка. Тогда он опускал плечи и думал, о том, что нельзя познать вещь, не видя ее рождения, а потому все отцы - чужие. В своей судьбе он усматривал судьбу Вселенной, беспризорной, брошенной на произвол непознанным отцом. Тогда же ему закралась мысль, что Бога нельзя постичь, даже слившись с Ним, как эмбриону не постичь матери, для этого нужно родиться с Ним. Глядя на деревенские будни из крови, пота и слез, Филимон убеждался: Бог не ведает, что творит. "Он не добр и не зол, не мстительный и не прощающий, - рассуждал Кончей, - Он алчный и щедрый, жестокий и милостивый, Он все и ничто". ("Он никакое "что", - вычитал Филимон у древнего ирландца. - Бог не знает о самом себе, что Он есть, так как Он не есть "нечто"")

   Просыпаясь среди бесконечной грызни за кусок хлеба, Филимон отчетливо сознавал, что ее не мог выдумать Бог, он всюду находил подтверждение тому, что Бог еще не проявился, что мир вокруг только ступенька к Его пришествию.

   "Бог существует лишь в потенции, - вывел он на полях "Божественной истории", залезая буквами на иллюстрации, изображавшие оливковые рощи и седобородых старцев, важно попирающих облака, - а потому подлинная история это то, что не происходит..."