Время таяния снегов

Кто не знал печальной судьбы Гэматвааль из стойбища Нунямо! Она умерла лет двадцать назад, но народная память в мельчайших подробностях сохранила ее историю. Это случилось в те времена, когда моря Чукотки посещались всевозможными кораблями китобойцев из разных стран. Дочь известного охотника из стойбища Нунямо влюбилась в матроса шхуны «Сейвал». Капитан шхуны отказался взять на борт девушку, согласившуюся следовать за своим возлюбленным. Тогда сам матрос решил остаться в Нунямо. Казалось, счастье никогда не уйдет из яранги Гэматвааль и ее мужа. Шли годы, уже четверо сыновей с волосами, похожими на витую медную проволоку, бегали по ярангам стойбища, лакомились тюленьими глазами и кислыми, очищенными от шерсти ластами, когда вдруг на горизонте показалась шхуна. Это был «Сейвал». На нем приехали родители мужа Гэматвааль за своим сыном. Долго колебался муж Гэматвааль, но уговоры отца и старой матери, желание увидеть родную землю взяли свое. Вся семья решилась ехать в далекую, неведомую Данию. Перед самым отходом шхуны Гэматвааль сошла на берег попрощаться с родными, в последний раз пройтись по земле отцов. Но возвратиться на корабль ей не было суждено. Распустив паруса, стуча двигателем, «Сейвал» умчался в открытое море. И ни одна байдара, будь она с самыми лучшими гребцами, не могла бы догнать шхуну. С той поры Гэматвааль потеряла рассудок и до самой смерти, едва завидев на горизонте корабль, мчалась на берег моря и лезла в воду, пытаясь вплавь добраться до судна. Так она и умерла, утонув в море…

В Кытрыне Номнаут, прежде чем сойти на берег, сказала Эрмэтэгину:

— Приглашаю на свадьбу всю команду «Касатки». Будет настоящая русская свадьба.

— Хорошо, придем, — ответил капитан.

Свадьба состоялась на второй день в большой столовой пограничной заставы. Было много гостей. Ринтын, Петя и Аккай побаивались, как бы их не прогнали, как вон тех ребятишек, которые прильнули к окнам. На пороге их встретила сама Номнаут и рассадила за столом. Кругом стоял шум, как на птичьем базаре. В углу кто-то пробовал гармошку, высокий краснолицый пограничник настраивал гитару, патефон наигрывал свадебный марш.

Наконец соединенными усилиями пограничников, жениха и невесты удалось установить относительную тишину.

Произносились тосты, русские, к удивлению чукотских гостей, зачем-то кричали: "Горько!", призывая молодых целоваться. Номнаут, в белом, как у доктора, платье, сидела раскрасневшаяся, счастливая. Эрмэтэгин пил стопку за стопкой и мутными глазами разглядывал сидящих за столом. Схватив непослушными руками бутылку, он встал из-за стола и направился к выходу.

Поддерживаемый под руки своими ребятами, капитан взошел на борт «Касатки», приказал запускать мотор и ушел в каюту.

Под утро, когда показался улакский маяк, Эрмэтэгин вышел на палубу по-прежнему пьяный. Ринтын, стоявший у штурвала, посадил его рядом с собой, чтобы тот не свалился за борт.

— Все пропало! — орал навстречу ветру Эрмэтэгин. — Все пропало!

Уставившись пьяными глазами на Ринтына, он, плача, повторял:

— Бедная Номнаут! Бедная Номнаут!

Перед входом в пролив Эрмэтэгин оттолкнул Ринтына и вцепился в рулевое колесо. «Касатка» вильнула в сторону и несколько раз вздрогнула, ударившись днищем о камни.

Мотор взревел. Ринтыну на минуту показалось, что шхуна разваливается. С двух сторон на корабль мчались высокие, с ободранным дерном берега. Отпихнув в сторону Эрмэтэгина, Ринтын взялся за рулевое колесо.

С берега заметили, что шхуна движется что-то очень медленно. Около места, куда обычно приставала «Касатка», собралась толпа.

Ринтын подвел шхуну к самому берегу.

— Бросай якорь! — крикнул он Эрмэтэгину.

Эрмэтэгин встал одной ногой на бухту каната, а другой столкнул в воду якорь. Канат, стремительно разворачиваясь, захлестнул ноги Эрмэтэгина, и он полетел в воду вслед за якорем.

В толпе закричали.

Эрмэтэгин не показывался на поверхности. Расталкивая людей, снимая на ходу ватник, бросился в воду Максим Григорьевич. Он несколько раз нырнул там, где виднелись пузырьки. Затаив дыхание все ждали, но каждый раз Максим Григорьевич показывался на поверхности один. На помощь к нему поплыл Наум Соломонович, только что спустившийся к берегу.

Вдвоем им, наконец, удалось вытащить на берег Эрмэтэгина. Голова у капитана была залита кровью: должно быть, при падении он ударился о якорную лапу.

Пришел Семен Иванович и с помощью Максима Григорьевича и Наума Соломоновича начал делать пострадавшему искусственное дыхание.

Ринтын, стоявший впереди, смотрел на безжизненно мотавшуюся голову капитана, и ему было почему-то очень обидно.

Наконец, после долгих усилий Семена Ивановича Эрмэтэгин застонал и открыл глаза. Он посмотрел на Ринтына и взглядом позвал его.

— Ты молодец, — отчетливо прохрипел он, — мои книги возьмешь себе… — и снова впал в забытье.

Эрмэтэгин умер вечером, не приходя больше в сознание. Его похоронили на склоне горы Линлиннэй, на пустом месте — он не имел родственников среди умерших.

Ребята, притихшие, вернулись на шхуну, приспустили флаг на корме и долго молча сидели в кубрике.