Время терпеливых (Мария Ростовская)

Елена сама не помнила, как шла. Двери распахивались перед ней не то сами, не то едва не слетая с петель от резких, изо всей силы, толчков и рывков. Шаги гулко разносились по переходам.

В горнице уже стояли какие-то люди, вроде бы знакомые — Елена не вникала. Высокая фигура в рясе выступила вперёд.

— Прости, Елена Романовна, — владыка Пётр опустил перед княгиней голову. — Не уберегли.

Тяжкий дух разложения витал в горнице, вытесняя все другие запахи, а заодно и звуки. И даже солнечный свет от этой нестерпимой вони стал пепельно-серым.

Елена стояла и смотрела. Где-то далеко, далеко билась, вопила словно бы чужая мысль: "дура, чего ты стоишь, у тебя мужа убили, ты волосы рвать на себе должна!"… Мысль эта, однако, была бессильна пробить толстую стеклянную стенку, словно отгородившую княгиню от остального мира. Где-то она видела такие стеклянные круглые сосуды… колбы… нет, реторты…

Елена просто стояла и смотрела. Нет, это не её муж. Да разве ЭТО могло быть когда-либо её Михасем? Ни за что не поверю…

Княгиня пошатнулась и мягко, словно сложившись, повалилась на пол.

…

Небо сияло блёклой голубизной, словно выцвело за жаркое лето. Где-то высоко, очень высоко курлыкали отлетающие к югу журавли, прощаясь с этой землёй и наполняя растерзанную душу пронзительной, ясной печалью. Осень, расщедрившись напоследок, подарила миру ясный, тёплый солнечный день. Возможно, последний перед долгой, долгой зимой…

Две женщины, одетые в чёрные наряды, оставлявшие открытыми только лицо, сидели на скамье под деревом, уже утратившем свой роскошный золотой наряд. Двор также не был устелен опавшими листьями — монахини ежедневно тщательно подметали тут, и палые листья шли на огород.

— Ну вот мы и сироты с тобой, Филя.

В ответ Евфросинья положила руку поверх сестриной, сжала пальцы Марии.

— Ростиша-то знает?

— Послали гонца…

Постарела, постарела сестра, подумала Мария, взглядываясь в такое родное, любимое лицо. Вон морщинки у глаз… А ведь тридцать пять лет всего…

— Так ведь и ты не девочка уже, Маришка, — сказала вдруг настоятельница.

— Разве я вслух говорю уже, не замечая? — удивилась Мария.

Евфросинья чуть улыбнулась.

— Нет пока. Токмо по лицу твоему как по книге читаю я.

Помолчали.

— Каково-то теперь Елене Романовне… — вновь заговорила Мария, не в силах слушать тоскливое курлыканье, доносящееся из поднебесья.

— Да, трудно ей будет, — согласилась Евфросинья. — Труднее, чем даже тебе, пожалуй. Когда она рожать-то будет?

— Вот не знаю точно. Узнаю, так скажу. Но, полагаю, недолго уж.

Снова помолчали.

— Ежели будешь писать Ростише, так прямо скажи — пусть не думает нынче в Орду ехать, — Евфросинья разгладила столешницу ладонью.

— Отпишу, да токмо и сам он не дурной, — усмехнулась Мария. — И Батыга проклятый тоже, к сожалению. Думаешь, оставить он единое великое княжество? Ни к чему это татарам. Поделит ярлыками своими на уделы, вот увидишь. Так что Ростише нашему шиш, а не Чернигов.

Внезапно Мария прижалась что есть силы к сестре и горько, по-детски, взахлёб зарыдала. Евфросинья баюкала её, гладила по голове и рукам.

— Трудно тебе, Мариша?

— Не то… трудно… а поплакать негде…

Настоятельница прижалась к сестре щекой.

— Счастливая ты. А я вот не могу более плакать, Мариша. Хочу, и не могу.

…

Эпилог

Солнце садилось в морозной дымке, холодное, будто отверстие в ледяном куполе неба, протаянное дыханием. Короток зимний день…

Мария оторвалась от окна, вздохнула, протянула руки к печке. В печи, сложенной по-белому, жарко пылал огонь, потрескивали, истекая смолой, крупные сосновые поленья. Надо же, уж и дома стали руки зябнуть… Совсем, совсем не качает кровь сердце. А ведь не так уж давно любой мороз был нипочём.

Княгиня вздохнула и снова взялась за перо.

"В лето шесть тысяч семьсот семьдесят девятое от Сотворения мира сего случилось в земле Ростовской…"

Перо зависло над бумагой. А что такого особенного случилось? Да ничего не случилось, если разобраться. Всё идёт, как идёт.

Уже давно замечала за собой Мария — мыслей много, если всё подряд описывать, никакой бумаги не хватит. И кто будет разбирать такую летопись? Когда-то подшучивала она над Савватием, прежним летописцем, что сидит он, раскрыв рот, покуда кошка не заставит работать… Теперь хорошо понимает сама, как это трудно — выбрать из всего пережитого то, что будет интересно и важно далёким потомкам.

Мария вздохнула вновь, отложила перо. Нет, так не пойдёт… Не пишется, так и нечего бумагу марать. Лучше собраться с мыслями.

Шуршат, шуршат страницы летописи. Дальше, дальше назад… Ну-ка, где это? Ага, вот…

"В лето шесть тысяч семьсот тридцать пятое нашед наконец себе жену достойную князь наш Василько Константинович, княжну Марию Михайловну, что из града Чернигова, дщерь великого князя Михаила Всеволодовича. И бысть о ту пору свадьба у них в Чернигове, притом Мария вперёд старшей сестры своей Феодулии отдана…"