Время терпеливых (Мария Ростовская)

Сегодня был редкий день, воскресенье, свободное от повседневных дел, буквально не отпускавших князя ни днём, ни ночью. По этому поводу Елена Романовна предложила выехать на природу, мол, забыла уже, когда была вне городских стен. Князь легко согласился — действительно, погода стоит дивная, чего париться в тереме?

Солнце жарило вовсю, в листве гудели пчёлы. Елена прикрыла глаза, но упрямое солнце пробивалось и сквозь закрытые веки, и в глазах гулял розовый свет, свет утренней зари. Как хорошо… Плыть бы так и плыть, не шевелясь, в потоках майского солнца. Как будто не было и нет войны…

Но она есть.

Елена вздохнула и открыла глаза. Маленький Юрик, завладев наконец безделушкой, сопя, ковырял оправу. Михаил Всеволодович, привалясь спиной к стволу вековой липы, тоже прикрыл глаза.

— Ты когда с Ростиславом-то поедешь, Михась?

Князь вздохнул, не раскрывая глаз.

— На той неделе отправляться надобно. Как все дела тут управим.

Княгиня понимающе кивнула. Действительно, дело со свадьбой князя Ростислава и принцессы Анны следовало уладить как можно скорее. Угорская принцесса — это не та партия, что будет ждать вечно, охотников перебить брак предостаточно.

— Римский папа до сей поры косо смотрит на брак сей, — словно угадав мысли жены, произнёс Михаил, по-прежнему не открывая глаз. — Ну да нынче король Бела не настроен никого слушать. Учён уже Батыем.

— Вот скажи, Михась, отчего так противится он, римский папа то есть? Мы ж не магометане, христиане православные…

— Полагаю, не в вере тут дело, — Михаил открыл глаза. — Ведомо нам стало, что тайные письма посланы были от Батыя к папе в Рим. В коих обещана было папе твёрдо полная неприкосновенность его, а равно и имущества церкви римской.

— Обман?

Михаил усмехнулся.

— Кто знает… Может, и обман, а может и правда. Вот ведь у нас на Руси по велению Батыя духовных лиц не трогают, и от поборов всяческих освободили. Тут вся и хитрость у них, Еленка — дабы расколоть народ изнутри, не дать единой стеной против поганых встать. Разделяй и властвуй, как говаривали римские кесари…

Князь переменил позу.

— Ты не знаешь ещё, что задумал Батыга. Земли запорожские пусты стоят, так он их взял под свою руку. И велел сообщить повсюду, что хлебопашцы, кои возжелают переселиться в те земли, получат пахотный надел изрядный и на четыре года освобождение от всяческих податей. Да и после обложат тех землепашцев данью весьма умеренной, десятина хлебом и скотом, и без вывода людского [монгольская десятина на Руси помимо денежной дани требовала выдачи людей в рабство. Прим. авт. ]

— Не пойдут мужики, чай, к поганому-то царю.

Князь снова усмехнулся.

— Пойдут, Еленка. Особенно после того, как здесь их повсюду данью тяжкой облагать начнут. И я на тот год сборы повышу — а куда деваться? Платить Батыге всё одно нечем, кроме как с мужиков.

Михаил помочал.

— Пойдут, побегут мужички. Ведь того не понимают, глупые, что будут они там как суслик без норы. Сегодня хан дал слово, завтра обратно взял…

— Тятя, на! — княжич протянул отцу изумруд и отдельно оправу.

— Одолел-таки? — деланно изумился Михаил Всеволодович. — Ай, молодец! Чего дальше ломать изволим?

Юрий Михайлович, озадаченный вопросом, засунул палец в рот и принялся усиленно сосать, вызывая тем приток мыслей. Действительно, чего же ещё сломать? Ломать-то всё равно чего-нибудь придётся…

— Княже, там тебя человек домогается, — возник из-за деревьев старший витязь охраны.

— Что за человек? — нахмурился Михаил.

— То нам неведомо. Одет ни так ни сяк. Не то купец мелкий…

— Завтра пусть приходит с утра да ждёт! — отрезал князь, нахмурясь. — Ох уж эти купчики мелкие, без мыла всюду пролезут!

— Он просил передать тебе это, Михаил Всеволодович.

Витязь протянул князю безделушку, серебряный кулон на цепочке. Михаил побледнел, расширенными глазами глядя на скарабея, в свою очередь таращившего на князя свои рубиновые глаза.

— Елена, вы все домой езжайте.

— Ну вот… — непритворно огорчилась княгиня. — Только-только раздышались…

— Езжайте, я сказал! Я попозже буду.

Когда семйство в сопровождении нянек-служанок убралось с поляны, князь кивнул, и витязь вскоре обернулся с юношей в сером дорожном одеянии.

— Здрав будь, Михаил Всеволодович, — негромко произнёс молодой человек. — Щит и меч.

— И ты будь во здравии, Андрей Мстиславич, — так же негромко ответил Михаил. — Без щита и меча узнал я тебя.

Молодой человек смотрел без улыбки.

— Тато казнили в Орде смертью лютой.

— Скорблю о сём, Андрей Мстиславич, прими…

— Не за скорбью я приехал, княже. И нет скорби во мне, а токмо огонь и лёд. Продолжим?

Князь Михаил помолчал.

— Не боязно?

— Бояться будут они, — глаза молодого князя светились, как у вурдалака. — Ходить по малой нужде не меньше чем тьмою, а по большой токмо под себя. Нет у нас иного выхода. Нельзя допустить, чтоы укоренились они на земле русской.

Михаил помолчал.

— Да ты не бойся, Михаил Всеволодович. Отец случайно живым к ним попал. И то не выдал тебя. Я же живым ни в коем разе не дамся.