Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

У дороги, головой в болоте, лежал большой мертвяк. Руки и ноги его были растопырены и неприятно вывернуты, и он был совершенно неподвижен. Он лежал на смятой, пожелтевшей от жары траве, бледный, широкий, и даже издали было видно, как страшно его били. Он был как студень.

Я осторожно обошел его стороной. Тревога шебуршилась по спине морозными мурашиками, хотя солнце вышло и было душно. Бой произошел совсем недавно: примятые пожелтевшие травинки на глазах распрямлялись. Следов было много, но из меня следопыт, как из гиппоцета ласточка, а дорога впереди, совсем близко, делала новый поворот, и что было за поворотом, угадать я не мог. Нава все оглядывалась на мертвяка.

– Это не наши, – сказала она очень тихо. – Наши так не умеют. Кулак все грозится, но он тоже не умеет, только руками размахивает… И на Выселках так тоже не умеют… Молчун, давай вернемся, а? Вдруг это уроды? Говорят, они тут ходят, редко, но ходят. Давай лучше вернемся… И чего ты меня на Выселки повел? Что я, Выселок не видела, что ли?

Я взбесился. Не на Наву, упаси лес, а на невезуху свою. Да что же это такое? Сто раз ходил по этой дороге и не встречал ничего, что стоило бы запомнить или обдумать. А вот теперь, когда завтра нужно уходить – даже не послезавтра, а завтра наконец-то! – эта единственная безопасная дорога становится опасной… В Город-то можно пройти только через Выселки. Если Город вообще существует, то дорога к нему ведет через Выселки…

Я нагнулся и взял мертвяка за ноги. Ноги были еще горячие, но уже не обжигали. Рывком толкнул грузное тело в болото.

Трясина чвакнула, засипела и подалась. Мертвяк исчез, по темной воде побежала и погасла рябь.

– Нава, – сказал я строгим, хотя и дрожащим голосом, – иди в деревню.

– Как же я пойду в деревню, – рассудительно сказала Нава, – если ты туда не пойдешь? Вот если бы ты тоже пошел в деревню…

– Перестань болтать! – прикрикнул я. – Сейчас же беги в деревню и жди меня. И ни с кем там не разговаривай.

– А ты?

– Я мужчина, мне никто ничего не сделает.

– Еще как сделают, – возразила Нава. – Я тебе говорю: вдруг это уроды? Им ведь все равно, мужчина, женщина, мертвяк; они тебя самого уродом сделают, будешь тут ходить, страшный, а ночью будешь к дереву прирастать… Как же я пойду одна, когда они, может быть, там, сзади? – добавила она очень разумно, но я, видимо, от растерянности не слышал голоса разума.

– Никаких уродов на свете нет, – не очень уверенно сказал я только потому, что хотел настоять на своем, уже понимая, что не прав. – Вранье это все…

Я посмотрел назад. Там тоже был поворот, и что было за этим поворотом, угадать тоже не мог, но чувствовал, что ничего хорошего. Я уже понял, что предпереживаю ситуацию за мгновение до ее реализации. Мертвяка я мысленно увидел за мгновение до того, как увидел его в реальности. Такое предвидение ни от чего не спасает и не предостерегает.

– Не пойду я в деревню, в деревню я не пойду, я никуда без тебя не пойду, даже удивляюсь, как ты можешь посылать меня куда-то без тебя? Кто защитит меня, кроме тебя? Я ж никому больше не нужна, чужая я. – Нава говорила много, быстро и шепотом, отчего становилось особенно неприятно. Дополнительно нервировало.

Я взял дубину поудобнее.

– Хорошо. Иди со мной. Только держись рядом и, если я буду что-нибудь приказывать, сразу же выполняй. И молчи, закрой рот и молчи до самых Выселок. Пошли.

Я надеялся, что ее молчание позволит мне, пусть за мгновение, не только увидеть опасность, но и отреагировать на нее.

Молчать она, конечно, не умела. И не стала. Возможно, ей казалось, что она молчит? Но действительно держалась рядом, не забегала больше вперед и не отставала, только все время бормотала тихо-тихо себе под нос:

– Зря ты, Молчун, думаешь, что уродов нет. Я сама их видела издалека, мама не дала хорошо рассмотреть. И правильно. Что на них смотреть, уроды потому и уроды, что страшные, а на страшное и смотреть страшно, поэтому мама и утянула меня за руку… Заскорузлые они какие-то, Молчун, будто старый ствол, корой покрытые. И по цвету как ствол. Поэтому, когда они к дереву прирастают, их и не заметишь сразу. Только если глаза разглядишь. Глаза у них, Молчун, человеческие… Страшно, когда смотришь на дерево, а оно на тебя смотрит человеческими глазами. И молчит, как ты, Молчун. Только глаза у них говорящие, у уродов-то, прямо душу выворачивают. Это я успела увидеть, когда мы с Колченогом его дочку искали, а он меня на нее хотел обменять. Вот мы на уродов и наткнулись. Меня потом долго било-колотило от страха; когда я в их глаза насмотрелась, мне показалось, что я тоже уродкой становлюсь, – от деревьев шарахалась, чтобы случайно не прирасти. Тогда Колченог и сделал мне дудку, чтобы я подудела и про уродов забыла.

Под ее болботение мы миновали опасный поворот, затем миновали еще один опасный поворот, и я уже немного стал успокаиваться, когда из высокой травы, прямо из болота, нам навстречу молча вышли и остановились люди.