Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

Я вспомнил про треугольное озеро. Подумалось, что, наверное, скоро там будет то же самое: озеро разогреется, и со дна всплывут такие вот тела, и будет пахнуть едой. Бульоном.

Мы вернулись до того места, где тропа раздваивалась, и остановились.

– Теперь вверх? – спросила Нава.

– Да, – сказал я. – Теперь вверх.

И мы стали подниматься по склону.

– И все они женщины, – сказала Нава. – Ты заметил?

– Да, – подтвердил я, хотя мне не давало покоя воспоминание о том, что в треугольной деревне было полно мужчин, и я чувствовал, не знал, а чувствовал, что все они оказались под водой. Почему же здесь только женщины?

– Вот это самое страшное, вот это я никак не могу понять. А может быть… – Нава посмотрела на меня, опять округлив глаза. – А может быть, их мертвяки туда загоняют? Наверное, их мертвяки туда загоняют – наловят по всем деревням, пригонят к этому озеру и варят… Слушай, Молчун, зачем мы только из деревни ушли? Сидели бы в деревне, ничего бы этого никогда не видели. Думали бы, что это Колченог выдумывает, жили бы спокойно, так нет, тебе вот понадобилось в Город идти… Ну зачем тебе понадобилось в Город идти?

– Не знаю, – растерянно признался я.

Выскочило из памяти, зачем я туда собрался. Как понюхал бульона из человечины, так и выскочило. Хорошо еще, что не вывернуло наизнанку…

Но как-то это все не соединялось одно с другим: мертвяки таскали только женщин и в принципе не были настроены таскать мужиков, иначе бы не обжигали их, а в треугольной деревне, мне сдается, топили одних мужиков, а в этом озере плавают только женщины… Кто мне все это объяснит? А без объяснений как жить дальше?… Вспомнил, зачем мы в Город пошли…

Чем выше мы забирались, тем удивительнее становился лес вокруг нас. А потом лес кончился, но мы не стали выходить из него, а залегли в кустах на самой опушке и сквозь листву глядели на вершину холма. Холм был пологий и голый, а на вершине его шапкой лежало облако лилового тумана. Над лысиной холма было открытое небо, дул порывистый ветер и гнал серые тучи, моросил дождь. Лиловый же туман стоял неподвижно, словно никакого ветра не существовало.

Было довольно прохладно, мы промокли, ежились от озноба и стучали зубами, но уйти уже не могли: в двадцати шагах, прямые как статуи, стояли с широко раскрытыми черными ртами три мертвяка и тоже смотрели на вершину холма пустыми глазами.

Эти мертвяки подошли пять минут назад. Нава почуяла их и рванулась было бежать, но я зажал ей рот ладонью и вдавил ее в траву, чуть прикрыв собой. Совсем я бдительность потерял: ну как можно было ходить по лесу в незнакомом месте без палки, большой и острой желательно?! Это все лукавая деревня заморочила.

Теперь Нава немного успокоилась, только дрожала крупной дрожью, но уже не от страха, а от холода, и снова смотрела не на мертвяков, а на холм.

На холме и вокруг холма происходило что-то странное, какие-то грандиозные приливы и отливы. Из леса с густым басовым гудением вдруг вырывались исполинские стаи мух, устремлялись к вершине холма и скрывались в тумане. Склоны оживали колоннами муравьев и пауков, из кустарников выливались сотни слизней-амеб, гигантские рои пчел и ос, тучи многоцветных жуков уверенно проносились под дождем. Поднимался шум, как от бури. Эта волна поднималась к вершине, всасывалась в лиловое облако, исчезала, и тогда вдруг наступала тишина. Холм снова становился мертвым и голым, а потом проходило какое-то время, снова поднимался шум и гул, и все это вновь извергалось из тумана и устремлялось в лес. Только слизни оставались на вершине, но зато вместо них по склонам ссыпались самые невероятные и неожиданные животные: катились волосатики, ковыляли на ломких лапах неуклюжие рукоеды и еще какие-то неизвестные, никогда не виданные, пестрые, многоглазые, голые, блестящие не то звери, не то насекомые… И снова наступала тишина, и снова все повторялось сначала, и опять, и опять, в пугающем напористом ритме, с какой-то неубывающей энергией, так что казалось, будто это было всегда и всегда будет в том же ритме и с той же энергией… Один раз из тумана со страшным ревом вылез молодой гиппоцет (что это гиппоцет, Нава мне сказала, но мог бы и сам догадаться, увидев кентавра с торсом дельфина и с дельфиньим же хвостом), несколько раз выбегали мертвяки и сразу кидались в лес, оставляя за собой белесые полосы остывающего пара. А лиловое неподвижное облако глотало и выплевывало, глотало и выплевывало неустанно и регулярно, как машина…

Та-а-к, я вспомнил про машину… Что это за зверь такой – машина? Я почему-то знаю, что она не зверь, а что-то вовсе противоположное ему – неживое.