— Мить! Мить, ты дома? — звонкий молодой голос.
Он распахнул дверь — и в ушах зазвенел погребальный колокол.
Человек, называвший себя Дмитрием Аткинсом, знал, что сегодня умрет. Всю ночь он провел в молитвах и к утру ощутил себя «увядшим листом, готовым упасть». Он был готов к смерти. Но не такой.
Сказано:
— Дона Ита, — выдохнул человек — и Сабина прыгнула.
…Джереми шел по единственной улице Белой Орши. Чистенькие типовые коттеджи, зеленые палисаднички. Никаких следов борьбы. Люди просто исчезли.
Еще вчера тут был тихий сонный поселок. Сейчас тишиной и не пахло. Носились аварийщики с портативными анализаторами, разворачивались какие-то кабеля — и никто не обращал внимания на то, что прямо-таки резало глаз. Следы мобильного утилизатора, прошедшего через городок уже после того, как выпала роса, то есть уже после исчезновения полутора сотен человек. Тафнат перекинул кибера на другое плечо и пошел по следу.
…Руди настиг его уже за проволочным ограждением, на самом подходе к проржавевшему насквозь плакату
— Доктор Бромберг! Доктор Айзек Бромберг! Стойте! Остановитесь! КОМКОН-2!
Человек даже не обернулся. Антону показалось, он расслышал бормотание:
— Сейчас посмотрим, какой ты КОМКОН.
Все так же, не сбавляя темпа, Бромберг вышел на минное поле. Поминая всех святых, Антон двинулся за ним, стараясь ставить ногу след в след.
— Доктор Бромберг! Объясните, зачем вы взяли из музея сталкерское снаряжение?
Вот тут-то доктор Бромберг и остановился. И не только остановился, но и обернулся. Руди смог разглядеть длинный острый нос с горбинкой, длинный подбородок и очень высокий лоб.
— Не понял, молодой человек! Вы что, называете меня вором?! Айзек Бромберг никогда и ничего не крал. Айзек Бромберг взял то, что принадлежит ему.
— Вам?
— Мне. Я был сталкером. Вы что, не знаете? Как вас зовут?
— Руди.
— Хорошо, Руди, идите сюда, поговорим.
…Петя Ангелов раскалился до последнего градуса бешенства. Проклятый отчет не сходился. Откуда-то, одна за другой, вылезали все новые нестыковки. Например, в отчете указывалось, что именно гибель детей была причиной, по которой молодой и перспективный Роберт Скляров бросил нуль-физику. А БВИ упрямо утверждал, что физик Скляров покинул Радугу не в 28 и даже не в 29 году — в 31-м.
Тут еще требовательно зазвенело где-то в углу. Петя попытался вызов проигнорировать. Зуммер замолк. Потом завелся снова.
Видеофон обнаружился в ящике стола Руди — древний, с помутневшим и растрескавшимся экраном. Слегка попахивающий все той же сельдью. Индикатор зарядки мигал на последнем издыхании.
— Упорный, как подшипник, — сообщил Ангелов видеофону. — Ну?
— Дон Румата? — осведомились с жутким акцентом.
— В Мирза-Чарле дон Румата. Депрессия у него.
— Га? — Похоже, слово «депрессия» в словарный запас говорившего не входило.
— Ну… неприятности…
В этот момент окончательно разрядившийся видеофон прощально пискнул и погас. Петя уронил его обратно в ящик. За это время он пришел к выводу, что дело темное и лучше всего будет пообщаться непосредственно со Скляровым.
Роберт сиял. «Совсем изменился человек», — порадовался Ангелов.
— О, Петя! Как ты? Как Руди, Джереми?
— Лучше всех! Роберт, тут у меня небольшой вопрос. Скажите, вы говорили, что покинули Радугу из-за гибели детей.
— Да, конечно… Это было…
— А в каком году?
— Сейчас, минутку… В тридцать первом.
— Роберт, но катастрофа была в двадцать восьмом?
— Как в двадцать восьмом? Не путаешь? — Короткое молчание, и чуть растерянно: — Да, на самом деле…
— Так из-за чего же вы ушли?
— Я же сказал! А… кажется, припоминаю… После той катастрофы там была такая ужасная атмосфера… Кто-то даже погиб… И Волны эти — раз в месяц… Бункеры высокой защиты… Ты не представляешь, Петя, каково это, неделями жить без окон и питаться одними концентратами.
— Роби, а откуда Волны? Ведь эффективное экранирование нуль-камер изобрели уже в том же двадцать восьмом.
За это утро Петя основательно поднахватался в истории нуль-физики.