Время великих реформ. Золотой век российского государства и права

С другой стороны, «ему страстно хочется, чтобы о его либерализме кричали, писали, а самодержавной власти из рук выпускать не хочет. Он желает, чтобы в журналах и книгах его расхваливали, а между тем боится гласности и об отменении цензуры слышать не хочет. Желает, чтобы повторяли, что он второй Пётр I, а между тем умных людей не только не отыскивает, подобно Петру I, но еще не любит их и боится: ему с умными людьми неловко. Наконец, он вполне убежден, что стоит ему что-нибудь приказать, чтобы это тотчас было исполнено; что стоит ему подписать указ, чтобы указ был исполняем»[252].

В результате в правительстве постоянно присутствовали представители как партии прогресса, так и консервативной партии. Система управления, позволявшая манипулирование сувереном путем предоставления «всеподданнейших докладов», всегда давала возможность краткосрочного доминирования той или иной группировки. Эти доклады традиционно проходили в формате «министр и император», в то время как и у других министров могли быть свои интересы в рассматриваемом деле. Создание Совета министров, с помощью которого надеялись обсуждать эти доклады коллективно, эффекта не дало.

Благодаря мощнейшей протекции со стороны членов императорской фамилии – великого князя Константина Николаевича и великой княгини Елены Павловны – в первые годы правления Александра Освободителя доминировала партия прогресса, или либеральная часть ответственной бюрократии, что и позволило осуществить Великие реформы.

Ядром этих преобразований стала крестьянская реформа, нацеленная на ликвидацию крепостного права. Из нее с неизбежностью вытекали земская (1864) и городская (1870), судебная (1864) финансовая (1860–1864) и военная (1870) реформы, а также реформа образования (1864).

3 Настроения в обществе накануне реформ

Кончина Николая I и неудачный исход Крымской войны заметно возбудили политически активную часть общества. «Стали бранить прошедшее и настоящее, требовать лучшего будущего. Начались либеральные речи, но было бы странно, если б первым же главным содержанием этих речей не стало освобождение крестьян. О каком другом освобождении можно было подумать, не вспомнивши, что в России огромное количество людей есть собственность других людей (причем рабы одинакового происхождения с господами, а иногда и высшего: крестьяне – славянского происхождения, а господа – татарского, черемисского, мордовского, не говоря уже о немцах). Какую либеральную речь можно было повести, не вспомнивши об этом пятне, о позоре, лежавшем на России, исключавшем ее из общества европейских, цивилизованных народов? Таким образом, при первом либеральном движении, при первом веянии либерального духа, крестьянский вопрос становился на очередь. Волею-неволею надобно было за него приниматься.

Кроме указанного нравственного давления указывалась опасность для правительства: крестьяне не будут долго сносить своего положения, станут сами отыскивать свободу, и тогда дело может кончиться страшною революциею»[253].

В то же время большинство помещиков не разделяли идею отмены крепостного права[254]. Дело в том, что крепостничество отнюдь не исчерпало свой экономический потенциал, производительность труда крепостных была, по крайней мере, не ниже аналогичного показателя менее закрепощенных казенных крестьян[255], при этом вкладываться в развитие производства особо не требовалось: жили же и будем продолжать жить.

Иначе говоря, рыночные производственные отношения в аграрном секторе империи, которые и должны были вытеснить крепостничество и самодержавие, еще только зарождались. Марксистская мифологема о том, что революционные изменения, а отмена крепостного права носила именно такой характер, всегда «являются следствием несоответствия производительных сил и производственных отношений», в этом случае несостоятельна.

Другое дело – правовая и социальная стороны крепостничества. Крепостной был вещью, товаром, предметом сделок, гражданские права у этой части населения практически отсутствовали. Более того, помещик, который, по мнению государя, должен был защищать крепостных, зачастую сам был главным нарушителем прав подопечных, в том числе прибегая к физическому и нравственному насилию.