Время вестников (сборник): Законы заблуждений. Большая охота. Время вестников

— Вот именно, что чрезмерно, — Эммануил пошевелился, вкрадчиво зашелестели многочисленные складки просторного одеяния. — Два года назад на нас уже обрушилось нечто подобное. Тогда ему тоже мерещились заговорщики и отравители повсюду, но дело ограничилось малой кровью. Если так будет позволительно выразиться. Теперь он разошёлся вовсю. Словно задумал извести под корень все старые семейства и по меньшей мере половину верных подданных. Скажите, Амори, вы ведь тоже наверняка сочли моего отца… безумным? Да ладно вам строить из себя невинную овечку — подумали, подумали, не отпирайтесь. Не вы один так думаете, — размеренная речь Эммануила вдруг сделалась торопливой, скомканной. — Но беда в том, что мы ничего не можем изменить… Только ждать. Что случится быстрее — он оставит мир… или мы все погибнем? А тут ещё вы, франки, со своим освобождением Иерусалима и грандиозными планами. Хотите правду? Мой венценосный папаша до смерти перепугался, когда ему донесли о приближении Барбароссы. Он полагал, вы никогда не сможете собраться воедино и начать поход в Святую Землю. По его слову было сделано всё для того, чтобы загубить поход в самом начале. Но у него не получилось, и теперь он мечется из стороны в сторону, не зная, что предпринять. Что он вам сказал касательно соглашений с Рыжебородым?

— Что испытывает веские сомнения, — признался Ибелен. — А ещё — что признает благородной цель похода, но считает избранное королями Европы для этого предприятия время крайне неудачным.

— Говорю вам, он откажется от всего, что подписывал, — почти пророческим тоном изрёк Эммануил. — И дело закончится не вызволением Иерусалима из рук неверных, а взятием разъярёнными варварами мирного Константинополя. Кесарь Барбаросса, если верить тому, что о нём говорят, терпеть не может, когда препятствуют его планам.

— А вы? — бросил пробный камень Амори.

— Что — я?

— Вы можете терпеть, когда препятствуют вашим планам?

Оба замолчали. Д'Ибелен рассеянно следил за тёмной фигурой монаха, стоявшего рядом с алтарём и неторопливо убиравшего сгоревшие свечи. Наконец ромей уже не столь уверенно пробормотал:

— У меня всё равно нет другого выхода. Если я рискну возмутиться вслух… или приискать сторонников… или хотя бы высказать свои мысли вслух… как вы думаете, где мы тогда с вами встретимся? На площади Тавра, на месте казней — вот где. То, что я — отпрыск базилевса, только добавит зрелищу остроты. А вас, между прочим, будут казнить по соседству — за подстрекания и выступления против великой Византии.

— Значит, мы не должны этого допустить, — невозмутимо заявил д'Ибелен.

— Легко вам рассуждать, — огрызнулся Комнин-младший. — Случись что, вы шмыгнёте в гавани и улизнёте в свой Тир. А у меня семья и дети. Представляете, что с ними сделают? Слышали историю о том, как мой боговдохновенный папенька собственными руками свернул шею малолетнему племяннику? И всё потому, что с возрастом тот мог стать претендентом на трон.

При кажущихся простодушии и взволнованности Эммануил точно знал, куда направить удар. Благополучие наследников надёжно оправдывало любые поступки. Минуло уже два года, а барон Ибелен до сих пор не мог до конца осознать причину, из-за которой он бросился спасать Иерусалим и его обитателей. Ведь на самом-то деле его куда больше заботила безопасность Катрины и маленькой Беатрис, чем весь Иерусалим, вместе взятый. И что получилось? Христианский мир почитает его, наравне с Конрадом Монферратским, избавителем-спасителем от неверных, а он пытался вывезти из осаждённого города жену и дочь.

Неисповедимы пути Господни и истинные помыслы ближних твоих…

— Поэтому вы и должны действовать, если не хотите, чтобы ваших детей ждала столь же горькая судьба, — тяжёлая дверь приоткрылась, впустив в храм ещё кого-то, и барон д'Ибелен ощутил подспудное беспокойство. Разговор, несмотря на его важность, чрезмерно затягивался. Кто может поручиться, что на лестнице храма уже не перетаптываются в ожидании гвардейцы с приказом задержать подозрительного франка и препроводить досточтимого Мануила Комнина пред грозный лик его коронованного отца? И того, и другого в этом случае не ждёт ничего хорошего. — Скажите, ваше высочество… Вам, живущему здесь, наверняка хорошо видны потаённые течения, что движут Империей… Предположим — только предположим — что ваш высокородный родитель скончался. По вполне естественным причинам, не вызывающим никаких подозрений. Что произойдёт дальше? Как полагается по римским традициям, соберётся Синклит, будет много шума и криков, но в итоге госпожа Анна, ваша мачеха, будет объявлена единовластной базилиссой?