— Ты что, всё проспал, ничего не знаешь? — охнула почтенная домохозяйка. Её разбежавшиеся собеседницы, осмелев, начали стягиваться обратно. — Бунт! Храни нас пресвятая Богородица, бунт начался! Мой-то олух царя небесного, — она выразительно закатила глаза, — с рассвета убежал на площадь Софии, поглазеть, чем закончится! И соседа с собой прихватил! К тебе тож колотились, а ты не откликнулся. Они плюнули, выломали из забора по жердине и припустили, только пятки засверкали!
— И мой туда же… и мой сказал, побегу смотреть, — послышались с разных сторон жалобные голоса. Лишившись защитников, окрестные дамы дружно сочли диковатого постояльца кирии Фисы своей единственной надеждой и опорой. — Ой, кирие, не бросайте нас! Мы боимся!
— А кто хоть бунтует? — попытался выяснить Дугал.
— Так Склир же! — обретя благодарного слушателя, женщины загомонили нестройным и визгливым хором, перебивая друг друга. — Вчера ликторы его отловили подле «Золотой луны», дома свиданий! А он, злая сила, нет чтобы миром сдаться, как даст кому-то из гвардейцев в ухо!..
— …Тут прохожие набежали, давай каменьями швыряться и кричать эпарху поношения!
— …Солдат поубивали — страсть! Склир под шумок улизнул — да шасть в Убежище! Ночь там просидел, под утро к нему сам кирие эпарх пришёл. Увещевать, чтобы город не возмущал и покаялся…
— …Точно говорю, его резать собирались, прямо в церкви! А он выхватил меч и прикончил кирие Дигениса!
— Врёшь!..
— Как же я вру, голова твоя пустая, ежели сегодня на рассвете они вышли из Убежища и вошли в Софию! А патриарх-то их благословил! Доколе, говорит, мы будем терпеть поношения от ничтожества в тиаре и его прихвостней? Это кирие Фокий про базилевса так сказал — венценосное ничтожество! Своей властью, данной от Бога, мол, низлагаю тебя, Андроник! И проклинаю на веки вечные!..
— Не выдумывай, клуша, не было такого!
— Ой, наверное, сейчас поорут вволю и ко дворцам пойдут… В прошлый раз, когда мятеж был, с того же началось. Поначалу у Софии стояли, долго кричали, потом пошли на Августеон и требовали, чтобы им открыли ворота. Камнями кидались, стрелы метали. Стража на Халкидии с перепугу поразбежалась. Мне дед рассказывал, он там был — ворвались во дворцы и всех перебили. Самого императора, семейство его, челядь всякую… Добра по домам натащили столько — расскажи, не поверят! У нас до сих пор…
Говорившая не успела обсказать, какой именно трофей из разорённого чернью императорского дворца перекочевал в её жилище. К дымным столбам прибавился третий, густо-чёрный, украшенный понизу оранжевыми отблесками. Женщины в панике заверещали, приседая и закрывая головы руками. Фиса проворно шмыгнула за дверь, откуда брызнуло испуганными воплями и истошным детским плачем.
«Бунт, надо же, — заслышав краткое и ёмкое слово, беспокойная душа уроженца Хайленда немедля взыграла. — Ибелен, небось, бесится со злости — очень уж не ко времени эти волнения. Пробежаться, что ли, к Софии?»
Пугающий смысл женской болтовни дошёл до разума Дугала несколькими мгновениями позже. При прошлом бунте мятежники завладели Палатием, истребив не только правящую фамилию, но и тех, кому не повезло оказаться на пути толпы. Ему ли не знать, как разгорается, пожирая всё вокруг, пожар из единственной искры… А если история повторится? Если что-нибудь случится с Агнессой?!
Сорвавшись с места, кельт бросился обратно к сараю. Провозился там считанные мгновения, вновь выскочил из оставшейся нараспашку двери и стрелой понёсся по грязному после ночного дождя переулку вниз, к морскому побережью и пристаням. Вещь, ради которой он задержался — длинный свёрток промасленной холстины — он тащил в левой руке.
Мысль о том, чтобы наведаться к д'Ибелену, шотландца не посетила. Он забыл о существовании такого человека. Его волновало только одно: как быстро он сумеет вывести хеландион в море и добраться до Палатийского мыса? Обычно переход от бухты святой Агафьи к скалистому берегу и Трещине занимал три-четыре часа. За столь краткое время бунтовщики при всём желании не сумеют взять Халкидию и ворваться во владения базилевсов. Он опередит толпу. Доберётся до Палатия первым. Он не опоздает.
Дугал бежал, отчётливо слыша, как бьётся в ушах отчаянно взывающий из сухой и горячей тьмы женский голос: «Данни! Данни, где ты?»